Читать «Три мешка сорной пшеницы» онлайн - страница 70

Женька ничего не ответил, да и Чалкин не ждал ответа, продолжал:

— Клюнул ты меня, голубь, больно. Сына, сказал, стесняться должен… Леньку.

— Я же не для больно это, Иван Ефимович…

— Знаю.

Чалкин завороженно загляделся на огонек лампы.

— В райзо я работал, инспектором, — продолжал он после молчания. — Не война, так бы и вертелся десятой спицей в колеснице. Война подмела всех, кто помоложе, поэнергичней, головой покрепче. Не успел оглянуться — отвечай, Иван Чалкин, за весь район. Легко сказать — отвечай… Война–то приказывает: не надорвешься — не вытянешь, погибай! Это как на кручу с тяжелым возом: не подхлестни лошадь, сорвется, от лошади костей: не соберешь, от воза — щепок. Как бы ты, милок, поступал, кого бы себе в помощнички тянул?… Да тоже, наверное, хлестунов. Ты думаешь, я не видел, что этот Божеумов — кисло яблочко, надкуси — скосоротишься… Видел, парень, хорошо видел. Но те, от кого рот на сторону не ведет, кнутом–то махнуть стесняются. От Божеумова стеснения не жди. Вот и вытащил его… в помощнички.

И снова Чалкин замолчал, поправляя на коленях полы пальто. Молчал и Женька.

Оглохшее от ночной тишины, цепенело за окном село. Под одной крышей, в угловой комнате с выставленной рамой, лежит Кистерев. В доме покойник. Его присутствие постоянно ощущает Женька, ощущает наверняка и Чалкин, ищет общества живых. От Божеумова он сбежал — не тот живой, возле которого можно согреться.

Неожиданно оба насторожились: за окном завизжал снег под медлительными тяжелыми шагами — громкий журавлиный плач в оцепенелой тишине, — хлопнула входная дверь. Грузные шаги раздались в соседней комнате, заглохли…

— Не спите?

Присыпанный снежком, в громоздком пальто, с полной холодного воздуха — Бахтьяров.

— Э–э, да у вас гость. Помешал, похоже.

— Мне–то нет, а вот для вас удобен ли? — отозвался Чалкин, поплотнее запахиваясь.

— Удобен… что-то гонит нас друг к другу…

— Вас — ко мне? — удивился Чалкин. — Вы же не Иван Чалкин, вы Иван Бахтьяров — чистая совесть!

Бахтьяров не спеша снял шапку, расстегнул пальто, сел — локти в стороны, руки в колени:

— Места вот себе не нахожу.

Чалкин сочувственно вздохнул:

— Кто в наши дни не потерял близких?

— Теряем, страдаем и друг друга едим. Привыкли к потерям, — резко произнес Бахтьяров.

Чалкин сморщился:

— Опять вы!… Лежачего же бьете.

— Да не страдайте — не вас бью. До вас ли мне теперь. Себя проверяю: сумею ли после войны район поднять?… Не знаю.

— Э–хе–хо! — Чалкин вздохнул и по–стариковски закручинился. — Без отчаяния да без риска кобылу не объездишь, не то что жизнь.

Губы Бахтьярова тронула улыбка:

— Давно вы это поняли, Чалкин?

— Понять–то, поди, понял давно, да — что уж!…

— На старости лет вдруг почему–то расхрабрились? Рисковать же собрались… вместе со мной. Или особо надеяться нельзя — раздумаете?

— Нет! Не раздумаю.

— Кому славу петь? Кто растолкал?

— Не вы, Иван Васильевич.

— Кто же тогда? Навряд ли Кистерев.

Чалкин скупо кивнул в сторону Женьки:

— Он… мальчишка–сосунок, под самое сердце ткнул… Стыдобушка. Обжег ты, парень, меня.