Читать «Твардовский» онлайн - страница 105

— Кто же вам говорит, что я не дьявол! — говорил сатана. — Впрочем, кто бы я ни был, до этого нет дела. (Шляхтич видимо струсил и перекрестился…) Теперь о плате. Вместо платы, в которой я не нуждаюсь, предложу одно условие.

— Какое? — боязливо пробормотал шляхтич.

— Я потребую сущей безделицы… Можете смеяться надо мной, сколько угодно, для меня тут идет дело о выигрыше заклада.

— Заклада? Какого заклада?

— Это не ваше дело… Условие то, чтоб вы позволили мне назвать корчму, как мне вздумается.

— Я было уже назвал ее "Новинкой".

— Я назову ее иначе.

— Желаю знать, как?.. Ты, может быть, назовешь ее так, что все станут смеяться надо мной да вдобавок не будут ходить в корчму?

— Напротив, я назову ее именем первого города в мире.

— Какой же это первый город в мире? — спросил шляхтич, как видно, не слишком далекий в географии.

— Рим.

— Рим? И ты говоришь, что для тебя тут дело идет о закладе?

— О закладе, которого я не моту открыть вам. Это мой секрет… Согласны на условие?

— Как нельзя больше. По рукам!

— По рукам! Завтра утром приходите сюда: корчма будет готова.

— Приду.

— Можете привести с собою и хозяина-мещанина. Обрадованный шляхтич простился с дьяволом до завтра.

К утру корчма стояла совсем готовая: окна, двери — все было прилажено, как нельзя лучше; все до последнего крючка. Вдобавок, когда вошли в нее мещанин и шляхтич, яркий огонь горел в камине, и перед ним сидел и грелся наш дьявол.

Над дверьми прибита была вывеска с огромными литерами "Корчма Рим".

XXXIII

Как Твардовский доживал последние дни свои

Печально и грустно тянулись последние дни Твардовского. Ничто уже, казалось, не занимало его, — ни свет, которого он так добивался, ни науки, которые вычерпал до дна. Суровый, мрачный, с нахмуренными бровями, с лицом, покрытым морщинами, всегда молчаливый, ходил он по краковским улицам. Взглянув на него, каждый сказал бы, что жизнь надоела ему и стала в тягость. От всего прошлого осталась для него только шаткая слава его жизни, его мудрости и чернокнижия.

Твардовский не оставлял своих медицинских занятий. Присмотр за больными, беседы с ними, наблюдения над их болезнями занимали его, сокрушая время, тянувшееся для него невыразимо долго. В системе лечения Твардовский прибегал теперь более к науке, чем к силе дьявольской. Слава, благодарность, плата уже не интересовали его, как прежде, и не возбуждали в нем никакого чувства…

Грустно было смотреть на Твардовского: наружность так резко соответствовала состоянию его души. В каждой морщине лица, казалось, говорили раскаяние и угрызения совести: на высоком открытом челе его, некогда прекрасном, теперь обтянутом сухою желтою кожею, казалось, отпечатывались все внутренние его тревоги… Многочисленные друзья оставили его, заметив перемену в его образе жизни: для них нужен был не сам Твардовский, а его пиры и богатство. Те, которые недавно превозносили его до небес, теперь стыдились подать ему руку, убегали при встрече с ним. Остался ему верен один только Матюша, который по-прежнему не оставлял своего барина и плел свою паутину на любимом окошке.