Читать «ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО» онлайн - страница 57

Все писатели замерли: что же теперь будет?! Но вскоре же появилась статья в «Правде», в которой Погодин был взят под защиту и, мало того, представлен как главная жертва критиков-космополитов с еврейскими фамилиями! Тогда, между прочим, была введена практика раскрытия псевдонимов: если у «космополитов» были русские псевдонимы, то в скобках обязательно печатались их еврейские фамилии!

После статьи в «Правде» в защиту Н. Погодина все писатели на мраморных ступенях нашего подъезда почтительно расступались перед ним, когда он, пошатываясь, вылезал из своего «бьюика», и были счастливы пожать ему руку, точнее, два пальца. Между прочим, Погодин — это был его псевдоним. Настоящая фамилия была — Стукалов!

Но вернусь к своему рассказу. С началом кампании против «космополитов безродных» пошли аресты среди студентов и преподавателей еврейской национальности. На мехмате арестовали нескольких студентов-евреев за «сионистскую пропаганду», причем взяли их на военных сборах, а у нас на химфаке сначала арестовали нашего декана, «сиониста» Баландина, выдающегося ученого, а потом двух студентов-евреев за то, что они выпили за его здоровье на вечеринке. Пили за этот тост все, но арестовали только двоих «инвалидов по пятому пункту», как тогда говорили.

Примерно в тот период у меня созрело окончательное решение прекратить связь с МГБ. И не только из-за антисемитской кампании. Мне стало в тягость мое двойственное положение, необходимость скрывать от людей мое сотрудничество с МГБ. Мне шел уже восемнадцатый год, и я быстро взрослел.

Когда меня вызывали кураторы, я подчеркнуто лаконично сообщал им, что ничего подозрительного вокруг себя не вижу.

— Ничего не видите?

— Ничего.

— Ну что ж, так и напишите! — говорили они мне со скрытой угрозой. Я удивлялся, о чем мне писать, если мне не о чем сообщать?

— Вот об этом и пишите! — говорили мне и подвигали бумагу. — Пишите: «Источник сообщает, что за истекший период им не было замечено никаких антисоветских действий, высказываний или террористических намерений».

И я уже отказывался иногда приходить на беседы, ссылаясь на занятость учебой. Приходил, что называется, через раз.

Они, конечно, понимали, что я стремлюсь от них освободиться, уйти. И однажды меня попытались припугнуть:

— Странно, сейчас такое напряженное время, такой накал борьбы со скрытыми недобитыми врагами и идейными агентами Запада (это куратор так вежливо высказался при мне о евреях-«космополитах»), а вы, сын старого большевика, ничего не замечаете?! Очень странно!

В свое оправдание я говорил, что мне тяжело дается учеба в МГУ и поэтому не остается времени, чтобы бывать в компаниях, в обществе, заводить знакомства. Наверное, мол, поэтому я ничего подозрительного и не замечаю.

Но я продолжал демонстрировать свое нежелание сотрудничать с органами, и с какого-то момента меня перестали приглашать на беседы. Инфантильность помешала мне тогда до конца осознать опасность этой ситуации. От мести МГБ меня спасло, вероятнее всего, имя отца. Однако я подозреваю, что их месть выразилась в том, что после окончания университета (в 52-м году) я остался без работы. Правда, почти все евреи, заканчивавшие учебу в те годы, имели тяжелейшие проблемы с устройством на работу, но детям известных или привилегированных «еврейских родителей», так сказать «ценных юде», все же делалось часто исключение. Мне — не сделали. Позже, в 60-е годы, я подружился с писателем Юрием Домбровским, в прошлом узником сталинских лагерей и знатоком «органов», и он подтвердил, что чекисты, без сомнения, отомстили мне при распределении, и если бы не отец, меня бы еще раньше почти наверняка арестовали за уклонение от сотрудничества. Нашли бы повод.