Читать «ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО» онлайн - страница 305

Заметьте — нет даже общепринятых форм вежливости в начале и в конце письма. С подобным я не сталкивался и в СССР!

И самое поразительное здесь, как и в других подобных отзывах, — это утверждение: «В Ваших статьях мы видим пренебрежительное отношение к нашему народу». Это при том, что я единственный — подчеркиваю, единственный — среди всех эмигрантов выступал печатно против уничижительного отношения к российскому народу как со стороны новых «демократических» политэмигрантов, так и национал-патриотов, презиравших реально существующий в советской России народ. В эмиграции господствовала самая настоящая народофобия. И война с народофобией была второй главной темой моей публицистики на Западе.

Эмигрантские объединения не распространяли моих книг среди людей, приезжавших из Советского Союза, — моряков, туристов. Если бы я знал тогда то, что знаю сейчас (что блокада эта была скреплена КГБ), мне было бы много легче. Легче терпеть преследования врагов, чем людей, находящихся, казалось бы, по одну с тобой сторону баррикад. Но впервые ясно я понял причину монолитности блокады по отношению ко мне лишь в 1981 году в связи с деятельностью польской «Солидарности». Об этом я расскажу позже.

После того как провалилась попытка создания журнала, я застревал навечно на «Свободе» и лишался возможности писать прозу. Что называется, куда ни кинь! Впервые появилась мысль, что, может быть, надо уходить из жизни.

Но сил было еще много, и я смог мало-помалу преодолеть кризис. Помогли мне опять же и мои чехи — дружбой, вниманием, уважением. Я подружился тогда со знаменитым чешским бардом Карелом Крилом, работавшим на РСЕ. В 68-м году он в Чехословакии был как Высоцкий, Окуджава и Галич в одном лице. Очень характерно, что вернувшись на родину через 20 лет изгнания, когда в Чехословакии рухнул просоветский режим, Карел стал популярен еще больше, чем в 68-м, сделался кумиром молодежи. У нас такое, увы, невозможно.

С Карелом мы гуляли по окрестностям Мюнхена, пили пиво в «биргартенах», на чешских вечеринках я наслаждался его песнями.

Один попутный эпизод. На Запад, во Францию эмигрировала Наталия Горбаневская. Приехала и в Мюнхен, на «Свободу». Я спросил Крила, не хочет ли он познакомиться с Горбаневской? Он изъявил желание, и я пригласил Горбаневскую домой, и Крил пришел. И вот встретились: участница героической демонстрации 68-го года на Красной площади в знак протеста против оккупации Чехословакии и один из героев Пражской весны. И никакой встречи не получилось. Горбаневская смотрела на Крила без интереса, была суха и высокомерна. И всю дорогу повторяла, что она — православная, и что это такое — православие — для спасения души, России и мира. А Крил был задиристым петухом, и он вдруг сказал: «Значит ты — православная?». Чехи быстро переходили на «ты». «Да!» — отозвалась Горбаневская. «А я — левославный!» — бросил он ей. Горбаневская растерялась. Это было для нее как двойная пощечина: над ее православием насмешка, да еще с нестерпимой для нее приставкой «лево». Поджала губы, сделалась совсем злой монашкой и вскоре — ушла. Крил был очень доволен. И никаким левым он, между прочим, не был, как и правым. Идеологическими категориями он мало интересовался, был талантливым артистом, органическим демократом и патриотом своей маленькой многострадальной родины.