Читать «Любовные секреты Дон Жуана» онлайн - страница 103
Тим Лотт
А у Келли была ярко выраженная цель в жизни – искусство. Несмотря на кажущуюся неуверенность в себе, она всегда говорила то, что думала, и думала то, что говорила. И потому, когда однажды весной она вдруг сказала: «По-моему, пора сделать следующий шаг», мне нужно было прислушаться. Нужно было насторожиться. Нужно было внимательнее всматриваться в ее картины. Она сказала, что хочет, чтобы мы жили вместе и через год-другой завели бы детей. Я слушал и кивал, а потом произнес сакраментальную фразу, которую, уверен, произносили до меня миллионы мужчин: «Нам и так хорошо, зачем все портить?»
Правда, зачем? Я искренне не понимал в то время, что жизнь не стоит на месте, что нужно постоянно меняться и приспосабливаться. Я полагал, что ее можно как бы заморозить на взлете. Женщины не питают таких иллюзий. Им не позволяет их физическое тело.
Келли, в своей обычной манере, не стала ни спорить, ни убеждать меня. Она сказала то, что хотела. Я ее отверг. Будь я повнимательней, заметил бы пытливый взгляд голубых глаз, устремленный в самую глубь моего возражения в попытке раскрыть причины отказа. Возможно, недоуменный изгиб ее темных бровей стал круче на секунду-другую. Она делала выводы не столько о моей иллюзии свободы, сколько о степени моей любви: что же это за любовь, если самое важное предложение отвергается с такой легкостью. Она говорила со мной своими картинами. Я не понял. Тогда она высказала все напрямую. Я же в ответ фактически пожал плечами. Как бы ответил тот, кто действительно дорожил ею?
Она мысленно перебрала все предоставленные мне возможности, подвергла пересмотру все преимущества неопределенности и приняла решение начать процедуру отдаления. Звездная туманность перемен была заключена в этих нескольких секундах, пока я произносил:
А она, наверное, уже думала, что делать дальше, как добиться того, чего ей так хотелось.
Забавно, но тогда я, как и сейчас, пытался учиться на ошибках прошлого и понял, что жить с женщиной – значит оказаться в клетке, значит уничтожить страсть, убить свободу, а это – начало конца. Однако в тот момент, когда вы собираетесь применить уроки прошлого, выясняется, что жизнь давно ушла вперед, изменилась до неузнаваемости, оставив вас далеко позади.
Около полугода у нас все было по-прежнему. Во всяком случае, так мне казалось. Мы разгадывали кроссворды, лежа в постели, подолгу гуляли в Хампстед-Хит, болтали до поздней ночи. Келли больше не упоминала ни о совместном проживании, ни о детях, и я перестал об этом думать, решив, что одержал легкую победу.
А потом однажды она перестала со мной разговаривать.
Ни с того ни с сего просто замолчала. От привычной колеи, в которой мы были так счастливы, осталось лишь воспоминание. Мы шли в ресторан, и за ужином она не произносила ни слова, просто ела и смотрела в окно. Мы решали кроссворд, и она даже не пыталась ничего отгадывать. Уходила в себя. Ее картины снова претерпели трансформацию: в них появились какие-то странные фигуры – переплетенные, перекрученные, болезненные, и еще – пугающая напряженность. Я решил, что она стала рисовать лучше: менее банально, более страстно. Я как раз рассматривал последнюю ее работу – это был разгул желтого и зеленого на огромном холсте, покрывавшем почти всю стену комнаты, – когда она вдруг нарушила свое молчание:
