Читать «Кэнди» онлайн - страница 59

— Мой хороший, мой милый, — прошептала она, гладя его по голове и улыбаясь храброй и нежной улыбкой.

Горбун засунул обе руки ей под попку и сжал ее крепкие ладные ягодицы, продолжая самозабвенно сосать и лизать ее крошечный клитор. Кэнди закрыла глаза и слегка приподняла бедра. Она закинула руки за голову, притворяясь, что они связаны, и принялась медленно извиваться, заходясь беззвучными рыданиями — но очень скоро она поняла, что уже не отдается, а скорее, берет, и она оторвала руки от подушки, и обхватила голову горбуна, и подтянула его наверх, и впилась губами ему в губы, вся подавшись ему навстречу.

— Войди в меня, милый, — прошептала она, как в бреду. — Я хочу, чтобы ты был во мне!

Горбун ее даже не слышал. У него в голове все смешалось — он был как будто не здесь. Он позабыл про деньги и только смутно осознавал, что что-то ему было нужно, и у него уже закипали мозги, пока он пытался припомнить, что именно. У него в голове словно случился обвал, лавина из черных угрей, из миллионов угрей, которые проносились гремящим потоком мимо, и у одного из них был ответ. Его задача: поймать его! Поймать и откусить ему голову; и там, в бурлящих рыбьих мозгах, будет… послание: «А ты не забыл о…?»

Но который из этих угрей? Глаза горбуна сделались совершенно дикими и закатились, так что остались видны лишь белки, а Кэнди, решив, что он вне себя от вожделения к ней, принялась покрывать нежными поцелуями его запрокинутое лицо, а потом он вдруг напрягся в его объятиях, и его блуждающий взгляд остановился на полу: там, рядом с диваном лежала вешалка, обыкновенная вешалка из толстой проволоки, которая выпала из шкафа, — горбун сполз с дивана и, упав на пол, судорожно схватил вешалку и прижал ее к груди. Словно в припадке горестного ликования, он перекрутил ее так, что теперь это стала уже не вешалка, а просто кусок скрученной проволоки. Он так крепко ее сжимал, что все его тело тряслось, а потом он подался вперед и сцепился в вешалку зубами. Он думал, что это угорь.

Кэнди резко приподнялась, машинально прикрыв рукой грудь.

— Что с тобой?! — закричала она. — Милый, ты что?! Ты же не собираешься…

Горбун медленно поднялся на ноги, как эпилептик после припадка, и растерянно огляделся, как бы пытаясь понять, где он и что, вообще, происходит. Теперь, когда он узнал от угря, что то, о чем он забыл, это деньги, он почему-то решил, что девочка хочет, чтобы ее побили.

— Но почему, милый? — умоляюще пролепетала Кэнди, поджав свои прекрасные ножки, когда горбун занес над головой черную проволочную змею. — Почему? Почему?

Когда же он принялся колотить ее вешалкой по ногам, она разрыдалась:

— Почему, милый, за что? — она выгнула спину и закинула руки за голову, как раньше, представляя себе, что они скованы сталью. — Да, милый, да! Сделай мне больно! Пусть мне будет больно, как было больно тебе, когда они тебя обижали! — Она уже не пыталась спасти ноги из-под ударов, как будто ее лодыжки тоже были скованы, и оковы не давали ей пошевелиться, и она лежала, распростертая под ударами, и извивалась, пытаясь вырваться из этих невидимых пут, и рыдала во весь голос, а ее ладное тонкое тело выгибалось навстречу бьющей руке, бедра медленно колыхались, влажные губы блестели, соски напряглись, крошечный трепетный клитор набух и подрагивал, глаза горели огнем, когда она с жадностью принимала суровое наказание за все обиды, которые этот жестокий мир нанес горбуну; она медленно открыла глаза, чтобы весь мир увидел ее слезы — миру не было дела до ее слез, но она увидела сама, сквозь размытые очертания вешалки, что поднималась в руке горбуна и обрушивалась на нее, — его белый сияющий горб. Горб, такой белый-белый, в жизни не знавший солнца, белый, как мякоть редиса. Кэнди увидела этот горб, и для нее это было как удар, даже сильнее и резче, чем удары вешалкой, потому что она уже видела что-то похожее — голые белые ягодицы, дрожащие от сексуальных тычков, тычков, которые не забирали себе, а, наоборот, отдавали себя, отражение в зеркале в больничной палате, ее аппетитная ладная попка, голенькая и приподнятая кверху, ослепительно белая, трепетная и щедрая — когда она отдавала себя, всю себя, дяде Джеку!