Читать «Придурок» онлайн - страница 85

В этом своём состоянии — в ожидании сна или забытье — Проворов постарался сосредоточиться, чтобы понять, что он сказать собрался, что сказать хочет из недосказанного, недоговорённого в Дегтярном, или понять, хотя бы не что, а как эту ускользающую мысль высказать. Но терял смысл, и, наконец, всё же свалился в тяжелый сон. Сон был не оттого тяжёл, что снились ему кошмары — нет: снов он, кажется, и не видел вовсе, но тяжёлой была его голова. Что-то давило ему прямо в лоб, прямо в межбровье над переносицей, что-то давило так, что ему стонать хотелось. Давило изнутри, вот в чём фокус-то. Изнутри!

И он решился стонать, и проснулся, и голова не болела. Голова была лёгкая, голова, но… Нет-нет, это вот здесь, в этой точке, что немного левее, около сердца, наверное… это вот здесь было ощущение неизбежной радости. Томительное ожидание неизбежной радости. Предчувствие. Предчувствие томило. И его озаботило вдруг, что оно может его покинуть… Может покинуть его это его предчувствие. Что, в. оде, это обещанное кем-то счастье может и не состояться. Нет!. нет — не может такого быть! Оно будет! Будет оно.

С этого дня началась иная жизнь: время спрессовалось, время стало ёмким, и он то был за столом со своими листками, то проваливался вдруг в сон, в котором вроде так же продолжал сидеть за столом и писать свой бесконечный текст, а, очнувшись, сначала мучился, соображая вспомнить что-то, а потом, спохватившись или повинуясь движению своей нескончаемо звучащей теперь в нём «мычалки», продолжал свою жизнь в тексте, в словах, которые и на бумаге словно слышны были в нём. Слышны были иным, слышны были внутренним слухом. И их звук, звучащий в нём, был сродни, был частью его «мычалок».

Жизнь его вдруг оказалась так наполнена событиями, как никогда прежде… и никогда прежде у него не было такого острого чувства, чувства, что он живёт, что каждая эта загадочная фибра его души жаждет жизни, каждая фибра его души изнывает от жадности до этой его жизни, которая настигла его… наконец. Наконец настигла.

Иногда он вспоминал, что нужно поесть, и плёлся в буфет, и всё, что было вокруг, представлялось ему тенями: люди-тени, слова-тени — окружающее потерялось, оно лишилось ощущения существующей реальности, оно только проскальзывало мимо его сознания, оставляя лишь гаснущий след, подобный непонятным искрам в тёмной комнате, которые так занимали нас в детстве своей загадочной, непонятной своей природой.

Его не интересовало то, что было вне него. Его не интересовало уже месячное отсутствие Лёшки Давыденкова, его не беспокоило моё отсутствие, не беспокоило, что происходит в институте, он и Новый год не заметил. Словом, его не было среди нас.

А мы где-то были, и что-то с нами происходило, но это так было неинтересно и никак не касалось того огромного, что наполняло его сознание, и чем полностью был поглощён его мозг и его тело. Тело тоже как-то принимало участие в этой его новой жизни, оно реагировало автоматически на внешние раздражители, выполняло физиологические свои функции, оберегая сознание от всего, что могло ему помешать. Оно как-то умудрялось даже отвечать тем теням, что заполняли туманное пространство, которое существовало вне него… Иногда тени были назойливыми, и ему приходилось напрячь сознание, чтобы понять, что хотят от него, но слова всё же не проникали в тот поток, которым был он полон, оставаясь просто тенями слов, которые никак не относились к его жизни. Но эта тень была упряма и рвала его руку, и кричала что-то в лицо ему. И среди слов тех было «дурак», и ещё «дебил», и ещё моё имя почему-то…