Читать «Диктатура сволочи» онлайн - страница 64

В среднем, пролетариат — это неквалифицированные низы рабочей массы, не-пролетариат — его квалифицированная середина, не «верхушка», а середина; обычный русский рабочий или, говоря несколько иначе — средний человек страны и народа. Это место — середины и опоры нации — делит с ним средний, хозяйственный крестьянин — «кулак», по советской терминологии. Ниже этого среднего уровня, ниже среднего уровня страны и нации процветает рвань: люди, не умеющие или не желающие работать, главным образом, не умеющие: деревенский бобыль, лодырь, «бедняк» — по советской терминологии, и индустриальные босяки, «трампы», подонки рабочей массы.

Это — одна линия, отделяющая пролетариат от не-пролетариата. Есть и еще некоторые.

Характерное свойство русской промышленности заключается в том, что ее основная масса размещена вне городов. В Царской России, по выражению наших политико-экономов, шла «индустриализация без урбанизации». Основные промышленные районы росли веками, на базе кустарного промысла. Это Урал, область Верхней Волги, Тула и прочее. Второстепенная, хотя и чрезвычайно крупная, промышленность концентрируется в городах, например, в Петербурге. Петербург и Урал будут наиболее яркими иллюстрациями общего положения вещей.

Уральский рабочий рос веками. Здесь деревня называется «заводом». Здесь «завод» включает в себя и деревню: каждая семья имеет свою избу и свою корову — а то и пять (то есть, имела до большевиков), имеет свой участок земли. Уральский рабочий — великий рыболов, птицелов, охотник, — любит и знает свой завод, любит и знает свое ремесло. Он живет (точнее жил до большевиков) привольно и очень сытно, и статистика заработной платы не имеет никакого отношения к его жизненному уровню, точно так же, как статистика Каутского — к уровню германского сельского хозяйства. Уральский рабочий вел здоровый образ жизни и был консервативен,

Петербургский рабочий был, гак сказать, пролетарским новорожденным, эмигрантом из русской деревни в более или менее международный город, примерно таким же эмигрантом, как поляк, попадающий в Нью-Йорк. Так называемое «расслоение» русской деревни выбрасывало из нее те группы крестьянства, которые оказывались неприспособленными для самостоятельного труда, а крестьянский труд, при всех его прочих достоинствах и недостатках, есть прежде всего, труд самостоятельный: без надсмотрщика и погонщика. Неудачники деревни попадали в великолепный город с совершенно отвратительным климатом — город, построенный для дворцов и их обитателей. В Петербурге не было того, что называется «трущобами», но были унылые ряды каменных мешков — вот вроде того, в каком в славные дни революции жил я, без солнца и без света, без простора и без зелени, каменные мешки, вечно прикрытые традиционным холодным северным туманом. Вне рабочих часов, рабочему было некуда деваться.

Царь Николай Второй на свои личные деньги построил для питерских рабочих «Народный Дом» — колоссальное оперное здание на семь тысяч мест, парк со всякими аттракционами, библиотеку и прочие культурные приспособления в этом роде. Царю Николаю Второму везло совершенно по особенному. Он родился в день Св. Иова, Его царствование началось катастрофой на Ходынском Поле и кончилось убийством Его и Его семьи в Екатеринбурге. Во всяком случае, день Его рождения настраивал Николая Второго мрачно фаталистически: Он всегда был уверен, что Его дни и Его царствование кончатся плохо — так оно и случилось. Кончилось плохо и предприятие с Народным Домом: им овладели «сеятели разумного, доброго, вечного.» Разумным, добрым и вечным, по тем временам, считалось все то, что способствует революции. Библиотека наполнилась марксистской литературой; в парке, вопреки царскому запрету, развилось невиданное пьянство, а из оперы рабочих вышибло студенчество.