Читать «Детство Лермонтова» онлайн - страница 69
Татьяна Владимировна Толстая
— Руки похожи, очень похожи. Это ты подметил, что у него руки особенные. Личико тоже похоже, только он здесь выглядит отроком, а не трехлетним, даром что в платьице… На несколько лет ты вперед заглянул.
Для того чтобы Миша спокойно сидел, пока художник его портрет писал, бабушка рассказывала о своем детстве, но быстро утомлялась. Арсеньева вспомнила о бабке Агнии, которая рассказывала ей сказки в Тарханах, и велела ее привезти в Пензу.
Бабка Агния уже едва ходила и задыхалась, но в рассказах была неистощима и радовалась, что ее слушают. Ей велели вспомнить какую-нибудь детскую сказку, и она начала про Еруслана Лазаревича:
— Еруслан Лазаревич сидел сиднем двадцать лет и спал крепко, но на двадцать первом году проснулся от тяжкого сна, встал и пошел… И встретил он на дороге тридцать семь королей и семьдесят богатырей, и побил их, и сел над ними царствовать…
Сказка понравилась. Миша слушал очень внимательно. Однако, когда старуха окончила свое повествование, Миша самолюбиво спросил:
— А сидень — это как я?
Все переглянулись, перепугались: а вдруг он истолкует сказку как намек.
Однако Миша отвлекся и сказал:
— А я хочу рисовать, как ты!
Он с интересом поглядывал, как художник с палитрой в левой руке писал кисточкой на холсте. Кроме бабушки, он никому своей работы не показывал. Говорил: «Окончу, тогда смотрите». Долго пришлось ждать, пока художник, положив кисть, сказал:
— Кажись, готово. Теперь можно смотреть.
Андрей поднес мальчика к холсту, который стоял на мольберте, и, не сдержавшись, воскликнул:
— Ух ты, как схож!
Лукерья подтвердила:
— Совсем как живой!
Христина Осиповна с удивлением повторяла:
— Выражение лица слишком взрослое. Ребенок на картине хочет сказать: «Я уже многое знаю. Хочешь, расскажу?»
Миша долго вглядывался, внимательно и молча изучал свое изображение, хмурился, улыбался, прищуривался и, внезапно очнувшись, спросил:
— Это я?
И, получив утвердительный ответ, потянулся к художнику, крепко его обнял, расцеловал и погладил по щеке. Потом он достал из-под диванной подушки маленького деревянного коня и подарил ему. Подумав, взял со стола серебряный стаканчик, в котором лежали мелки, и тоже хотел отдать, но смущенный художник отнекивался и не хотел брать:
— Покорнейше благодарю вас, Михаил Юрьевич, большое спасибо вам, низкий поклон! Проняли вы меня вашей лаской, и этого я вовек не забуду и подарок ваш сохраню. И поверьте мне, что я постараюсь для вас другого коня из дубового полена вырезать. А стаканчик я не возьму: он дорогой. Барыня рассердится, не дай бог!
Но Миша настаивал:
— Возьми стаканчик, возьми! Ты свои кисточки туда будешь ставить.
— Возьми, Петруша, возьми! — послышался ласковый бас Арсеньевой, вошедшей в комнату.
Она одобрила оконченный портрет и наградила художника несколькими ассигнациями.
Все вышли из гостиной. Только Лукерья сидела в углу с игрушками и дремала — она была очень слаба после болезни. Миша подполз к трюмо, встал, держась за ручку кресла, и увидел, как ему показалось, второй свой портрет: ребенок в белом платьице глядел на него темными внимательными глазами, но глаза эти двигались, на портрете же они замерли. Убедившись, что в комнате нет никого, кроме дремлющей Лукерьи, Миша долго стоял перед зеркалом.