Читать «Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений» онлайн - страница 196

Споры между Мачабели и крестьянами продолжались по поводу земли, в особенности лесных массивов, которые князья считали своей неотъемлемой собственностью. В самом начале осени 1885 года споры обострились в осетинских селах Мсхлеб и Гуфта. Крестьяне этих сел зашли в лес, который князья Мачабели накануне объявили своей собственностью, и нарубили для себя «лесной материал». По этому случаю Мачабели и цхинвальский полицейский пристав прибыли в село Гуфта и на срубленный материал объявили запрет как на «осеквестрованный» для крестьян; лесной материал решили забрать князья. На это местные крестьяне заявили, что они «не дадут исполнить подобного решения не только мирового посредника, но даже Сената», на который ссылались Мачабели. Цхинвальский пристав вместе с князьями вновь прибыли на место, на этот раз в село Хвце, где они «застали толпу осетин»; среди последних был также священник Григорий Санакоев, объяснявший крестьянам, «что существует высочайшее повеление о принадлежности всего имения с лесом и пастбищными местами им, осетинам, каковое повеление он, священник, отыщет и предоставит в Сенат». В разговор священника с крестьянами вмешался полицейский пристав; упрекая Григория Санакоева, он заявил, что «ему, как священнику, и притом понимающему человеку, не подобает вооружать диких осетин против власти». Священник от «толпы» осетин отвел в сторону полицейского пристава и сказал ему: «Мачабелов поставил дело так, что без кровопролития никто из осеквестранного лесного материала ни одной щепки не получит и восстанет вся Осетия». «Восстание всей Осетии» и таким образом превращение центра Кавказского перешейка в зону не только наступательных притязаний грузинских тавадов, но и активных вооруженных действий российских войск являлось главным замыслом грузинских помещиков, господствовавших в Южной Осетии. То, о чем поведал Григорий Санакоев цхинвальскому приставу, хорошо знали в Осетии. Несмотря на это, крестьяне, нередко оказываясь во власти стихийного социального протеста, теряли самообладание и рисковали быть втянутыми в серьезную провокацию. В Гуфте осетины, противостоя князьям Мачабели, были во всеоружии и готовы к упорному сопротивлению. Это видели и Мачабели. Чтобы еще больше обострить ситуацию, последние демонстративно принялись грузить «лесной материал» на 11 арб. Еще раз убедившись в том, к чему ведут князья, крестьяне предложили мирное разрешение конфликта. Они просили отложить вывоз лесоматериалов сроком на одну неделю, – до выяснения вопроса о том, кому в правовом отношении принадлежит лес. Но именно этого как раз и не желали Мачабели, знавшие, что лесные и пастбищные массивы не были их частной собственностью. На предложение осетин они заявили, что даже при благоприятном для крестьян исходе дела им, осетинам, пришлось бы за каждую доску платить по три рубля. Когда вновь обстановка стала накаляться, полицейский пристав, опасаясь взрыва, приказал груженым арбам двигаться. На это моментально среагировали крестьяне: «...нагрянула толпа с дубинами, с криком и ругательством бросились на груженые арбы, стали бросать груз с арб». Под напором крестьян, которых было более 100 человек, князья бежали, лесоматериал был разгружен, арбы сломаны. Полицейский пристав тут же принялся за составление протокола о происшедшем – вина была возложена на крестьян, из них восемь человек были признаны организаторами бунта. На подобные волнения в Тифлисе реагировали оперативно. Не прошло и недели, как от тифлисского губернатора в адрес горийского уездного начальника поступила телеграмма, коей предписывалось «арестовать главных виновных... осетин-хизан и выслать таковых в Тифлис». Телеграмма была подписана: «За губернатора – князь Шервашидзе» – деталь, казалось бы, незначительная, на самом деле для тавадов это было важно, поскольку подобные детали четко отвечали всем «инородцам» на вопрос – «кто в доме хозяин»! Арест крестьян, подпись «за губернатора – князь Шервашидзе» – победы незначительные, но из них, как из малых кирпичиков, сооружалась идеология отторжения осетин как народа, одновременно с ней, с этой тавадской мизантропией, созревала другая социально обусловленная крайне националистическая идея – идея об исторической исконности югоосетинской территории как части «грузинского отечества». Это была естественная тавадская идея, вытекавшая из безраздельного феодального господства грузинской знати в Южной Осетии.