Читать «Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений» онлайн - страница 148

То, как решал вопрос департамент Сената, с точки зрения осетинской стороны, не было справедливым – осетины и мысли не допускали, чтобы грузинские тавады когда-либо имели земельную собственность в Осетии: на Мачабеловых, Эристовых и других владетелей здесь, в Осетии, смотрели как на пришлых оккупантов. Несмотря на это, Сенат подошел к вопросу о конфликте между грузинскими феодалами и югоосетинскими обществами как наиболее компетентный властный орган. По существу, им полностью была признана независимость южных районов Осетии от грузинской знати. В то же время стоит подчеркнуть – относительно прогрессивная позиция Сената объяснялась не какой-то своей «особой» спецификой, а скорее тем, что он, во-первых, наиболее серьезно отнесся к сбору материалов, относившихся к делу, во-вторых, не позволил себе откровенной предвзятости, которой придерживались официальные власти, когда речь заходила о грузинских тавадах и их притязаниях в Южной Осетии.

Воронцов: от практики к устойчивой российской традиции

Наместник Кавказа проблему Южной Осетии, или же спор, происходивший между грузинской знатью и осетинским крестьянством, знал не хуже сенаторов, заседавших в далеком Петербурге. Воронцов был сведущ в тонкостях острого грузино-осетинского социального конфликта. Он, например, в отличие от многих других понимал, что не только Мачабели и Эристави, но и абсолютное большинство грузинской знати, находившейся до присоединения к России в системе персидского феодализма, «владело» землями и крестьянами как вали, но никогда не являлось их собственниками. Но наместника интересовало не социальное существо вопроса, а такой политический его аспект, как то, что выгоднее России – отстаивание интересов грузинской знати или же защита справедливых требований обездоленных и угнетенных осетин, доведенных до крайнего положения. Наместник, стремившийся к тесному союзу с грузинской знатью, долгими годами службы в Тифлисе социально вросший в тавадскую среду грузинского общества, был, естественно, «патриотом» Грузии, во имя которой готов был разрушить и сжечь десятки таких же незащищенных стран, как Осетия. Решение Сената, исповедовавшего несколько иные принципы, застало Воронцова в Елизаветграде. Он был потрясен позицией Сената, не стал ждать и тут же, в дороге, поспешил направить в жанре депеши уведомление Николаю I по поводу своего мнения по осетино-грузинскому конфликту. Воронцов не скрывал своих эмоций. Первая и ключевая фраза, полная политических эмоций, содержала и пафос, и существо его позиции: «...одна из здешних княжеских фамилий, – писал он, – многие лица которой всегда служили усердно и верно, проливали в боях кровь» в «последнем полустолетии и теперь таким же образом служат, лишены совершенно всего своего состояния, состоящего из около 2000 дворов крестьян, живущих в семи ущельях Осетии». Воронцову хорошо было известно об участии князей Мачабели в заговоре 1832 года против России. Он знал также о нежелании грузинских политических сил участвовать на стороне России в войне с Ираном и Турцией в конце первой трети XIX века. Но наместника эти факты не смущали, когда он подчеркивал «усердную и верную» службу князей Мачабели «во имя России». Понятно, что наместник был глух, когда к нему обращались осетины и в отчаянии писали, что они вконец обнищали, с них князья требуют «60–50–40 рублей серебром», «тогда как мы не имели дневного куска хлеба, а употребляли траву», «вроде скота». Крестьяне, окончательно потеряв надежду на помощь, просили российские власти: «...умоляем вас – дайте нам, бедным осетинам, начальническое сохранение, тем более потому, что мы христиане, созданы рукою божью, а не скоты». В обращениях они, вконец уставшие от помещичьего разбоя грузинских тавадов, писали с криком души: «...в поклонении головою, воззрите, воззрите оком вашим, милостивый отец». Но так называемый отец, которому писали крестьяне, был занят грузинскими тавадами. Наместник спешил убедить Николая I, что если «князья Мачабеловы, ...лишались права каких-либо повинностей от крестьян в местах горных и диких», то «приведены бы были таковым решением в совершенную нищету». В письме Воронцова рефреном проходил стержневой подтекст – осетины, живущие «в местах горных и диких», должны быть под господством «цивилизованных грузин» – и это являлось в политической идеологии российских властей самым опасным не только для соседствовавших с Грузией народов, но и для самой России. С поразительной и необычайной последовательностью целому народу, в особенности его господствовавшему слою, внушалась идеология национального превосходства над другими народами. Опасаясь, что Мачабели, Эристави, Аваловы и другие грузинские феодалы обнищают, если освободить осетинское крестьянство от феодального произвола, российская администрация не задавалась вопросом – нельзя ли грузинских тавадов вернуть в Грузию и предоставить им в ней широкие привилегии... На самом деле речь шла не о том, что не было никакого другого варианта решения проблемы феодальных привилегий, кроме как в Осетии, сельскохозяйственных ресурсов которой едва хватало на прокормление самого осетинского народа, но с точки зрения тавадской идеологии, в свое время сформировавшейся в условиях персидского господства, престижно было являться феодалом-валием в собственной стране, вдвойне престижнее – господство в чужой стране. Но дело заключалось не в одном только престиже. Разбойный по своему существу грузинский феодализм имел традиционно «лучшие условия» за пределами Грузии, нежели в своей собственной стране. Именно эта сторона вопроса, пожалуй, больше всего привлекала грузинских феодалов, настойчиво добивавшихся получения в Осетии прав на феодальное владение.