Читать «Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.» онлайн - страница 231

Но именно в вопросе об ограничении самодержавия царь не был намерен уступать в 1873–1874 годах, как не уступил ни в 1862 и 1863, ни в 1866 годах.

Об этом прямо написал в дневнике 15 июля 1874 года видный государственный деятель А.А. Половцов (государственный секретарь при Александре III), комментируя удаление Шувалова и Бобринского: «Увольнение Шувалова с Бобр[инским] не есть перемена двух лиц, это решительный удар партии, которая, в глазах государя, хотела стеснить его власть. /…/ Шувалов не раз высказывал мысль, что, несомненно, правительству следует перейти от самодержавия к представительным учреждениям и для начала положено рассмотреть с участием местных депутатов все вопросы, возбужденные комиссией, учрежденной Валуевым. /…/ Власть Петра IV и так начинала делаться тягостной императору: прибавить надо к этому ненависть [Е.М.] Долгоруковой, которую графиня Шувалова не пускала к себе, а гр[аф] Бобринский обделял железнодорожными концессиями» — и в этом вторая решающая ошибка высокопородных оппозиционеров: они испортили отношения с фактической женой императора.

Причем если Бобринский, допустим, руководствовался государственными интересами (как ранее и цесаревич Александр Александрович), то Шувалов и вовсе не смог справиться с амбициями собственной жены, предпочитавшей унижать мать незаконнорожденных детей царя.

Наконец, укажем третью, возможно самую важную ошибку. В 1867 году Катков еще оставался сторонником введения представительного правления; в 1879 году он был столь же решительным противником этого. 1873 год — как раз посредине этих дат. Когда же мнение Каткова сменилось на прямо противоположное?

Точно ответить невозможно, но ясно, что это произошло незадолго до мая 1873 года, поскольку близкий сотрудник Каткова Маркевич уже это понимал, а «всезнающий» шеф жандармов — еще нет. Сам Катков в это время не очень стремился высказываться на эту тему: в 1869–1871 годах он весь свой пыл-жар отдал дискуссии о реформе среднего образования, призывая в основу положить классические языки — латынь и древнегреческий. Это, по мнению Каткова, должно было оберегать молодежь от революционных влияний. Удивительно, но эта идиотская точка зрения была принята правительством.

Так ли на самом деле проходила беседа Шувалова с Маркевичем, как это описано в письме последнего, но Маркевич явно подчеркивал перед своим шефом собственные возражения против шуваловских тезисов. Очевидно, Маркевич лучше себе представлял мнение Каткова, нежели Шувалов. Скорее всего Катков и сам к этому времени усомнился в государственной мудрости земских депутатов. С учетом же действительно высокого авторитета Каткова в глазах государя нетрудно понять, что опорочить позицию Шувалова не составляло труда: достаточно было лишь соответствующим образом подать содержание того же диалога последнего с Маркевичем. Что-то подобное, несомненно, и произошло.