Читать «Это рекламное пространство сдается» онлайн - страница 3

– Да-да… кхарк… узнал, – повторил державший. – Помнишь, ты мне в субботу продал варган?

Антон действительно торговал варганами, стоя по субботам в клубном фойе, поднося к губам и дергая за железку, изменяя объем полости рта, то втягивая, а то вытягивая щеки, менял, занижая и завышая странный возбуждающий звук, от которого вставала перед глазами Монголия, желтый кумыс в пиале и черная подпрыгивающая кобылица, подбивающая себя под круп копытами задних ног и весело взмахивающая хвостом – зза-а-азз! – такой солнечный звук на заре, когда только-только появляется светило, сразу заливая собою степь, вспыхивая в темном дымном ковыльном золоте.

– Помнишь, в фойе? – продолжал держащий Антона крупняк с женским лицом. – Напротив видео… или как там ее?

«Неужели клейма?» – пронеслось и обрушилось. Антон с болью вспомнил Антонио, высокого скрипача в черном фраке и в белой рубашке с атласной синеватой бабочкой-галстуком. Антонио обольстительно улыбался, передавая кожаный портфельчик с варганами, на заре вздыхали старинные мастера, устремляя узкий взгляд своих глаз на Антона.

– Да, клейма… кхарк, кхарк… клейма-то не те, – проговорил женский мужчина, сплевывая на пол троллейбуса желтой с прожилками слюной. – Так что придется разобраться.

Троллейбус остановился, извергая их обоих на голую, отовсюду видную остановку. Сзади подъезжал грузовик с белым пекарем в кабине, из кузова неслись крики пенсов.

Антонио был любимец публики. Хотя сам он публику не очень-то и любил. Антонио любил свою смерть, хотя и боялся ее, сам по себе он был весел и старался о ней не думать. Зато смерть иногда думала об Антонио. Она хотела пика Антонио, когда бы он взобрался на свой пик, чтобы взять его на пике, срезать в каком-нибудь смешном дурацком жесте, зарезать его и его тело, как тело дурацкого бога, и разбросать по полям. Вот был скрипач Антонио, каких теперь нигде уже нет. Но Антонио знал, что и его смерть знает, как и где его срезать, и потому на скрипке играть перестал, хотя и по-прежнему спал с публикой, засовывая ей теперь вместо смычка для начала варган.

– Антонио, продай мне свою душу, – говорила одна маленькая белокурая публика.

– Зачем она тебе?

– Я буду с нею играть, когда тебя уже не будет.

– Вот еще, – хмурился Антонио.

– Ну когда ты меня бросишь, – смеялась она.

И он целовал белокурую бестию в спину, шурша в ее спине длинными контрабандистскими поцелуями.

– Ах, полетим над городом, – вздыхала она и жадно смеялась. – Ну давай же, давай. Где твой смычок?

По ее спине уже бежали муравьи наслаждения. Но Антонио незаметно пальцем всовывал ей на сей раз в ухо варган и – зза-а-азз – вместо Вивальди звучала Монголия. На черном коне Чингиз хан привставал в стременах, медлил и… мчался на Запад.

Пустынно было на Западе. В фойе филармонии неслышно гудело реле турникета, вахтерша пропускала или не пропускала в филармонию, как в бездну метро, тех, кто мог приобщиться к вечности с тайного, так сказать, входа, как приобщился однажды и двадцатидвухлетний мальчик Антон.