Читать «Маска Лафатера» онлайн - страница 6

На следующее утро я написал ему. Вот это послание, где я жестко и решительно объяснялся с ним:

«Не знаю, что думаете вы, но продолжаться так более не может. Если вы имеете что-либо против меня или против моих родственников, скажите об этом прямо. Не причиняйте себе мучений, состоя на службе, которая вам в тягость». Ответ я получил такового содержания: дескать, занятие это и впрямь наполняет его безнадежной тоской. Да, он самый несчастный человек в этом мире. Никто из живущих на земле людей не испытывает тех мук, что терзают его.

Он не имеет ничего ни против меня, ни против моих родных.

Однако ад овладел его сердцем, и вот уже десять раз хотел он свести счеты с жизнью, прострелив себе череп, чему препятствовали различного рода обстоятельства, поначалу еще на родине, а затем уже и здесь. Но все равно это лишь вопрос времени, ибо иного исхода для него быть не может.

«Состоять на службе, которая тебе в тягость». Разве каждый не может сказать о себе нечто подобное? Я, например, могу, впрочем, это разговор особый. В общем и целом здесь мне все ясно.

В тот же день я отправил ему другую записку. Нетрудно догадаться, что в ней я приводил все мыслимые контраргументы, а в самом конце, надеясь по возможности усилить их воздействие, изъявил желание, чтобы вместе со своим ответом он прислал мне переписанную им от руки копию моего же послания. Откликнулся он короткой запиской, в которой ссылался на недомогание. Копировать же мое письмо не стал.

И правильно сделал!!! В данном случае Лафатер чуть ли не корчил из себя занудного педагога! Напиши десять раз: «Я не должен мешать учителю вести урок», и так далее.

* * *

Тем же вечером, отужинав, он не двигался с места, словно ожидая, что я вновь захочу поговорить с ним.

Я поднялся с ним в свою комнату, и мы толковали наедине.

Увещеваниями, мольбами и просто добрым словом пытался я отвратить его от ужасных мыслей. Я заклинал его искать утешения и сил в покаянии и молитве и изливать свою больную душу мне, моей жене или моим друзьям, господам Пфеннигеру и Фюссли. Он ничего не сказал, словно стал нем и глух к голосу разума — в ответ услыхал я лишь развязный смех.

Ну, после всего вышеизложенного это вовсе не удивляет.

Затем он заявил, что, теплись в нем еще надежда, это имело бы хоть какой-то смысл. Он помнит времена, когда мог молиться, но теперь они давно в прошлом. Я сражался с ним до 11 часов ночи; я простер к нему руку и сказал: «Молитву вам надобно возносить, не ожидая ничего взамен, даже если это мнится вам бессмысленным». На этом мы расстались. С того самого времени (приблизительно с начала ноября) стал он будто другим человеком; его Erturderie вдесятеро уменьшилось. Кротостью своей он уподобился ягненку; был скромен и внимателен, и не раз повторял я жене: «Готвальд исправляется, с каждым днем это все более заметно. Его поведение уже не вызывает у меня ни малейших нареканий».