Читать «Тихие подвижники. Венок на могилу неизвестного солдата Императорской Российской Армии» онлайн - страница 4
Петр Николаевич Краснов
На песке, поджав ноги, сидели киргизы и с ними мой Порох.
Он убит в ноябре 1914 года в конной атаке под Сарыкамышем. Тогда 1-ый Сибирский Ермака Тимофеевича полк атаковал батальон турецкой пехоты, изрубил его и взял знамя.
Во имя всех их…, а их миллионы неизвестных — на их могилу мне хотелось бы возложить мой скромный венок воспоминаний…
Им — честью и славою венчанным.
* * *
Да стоит ли?
— Разве не помните вы, как густой толпой стояли они, 4-го мая 1917 на станции Видибор, кричали, плевались подсолнухами и требовали вашей смерти? У них на затылках были смятые фуражки и папахи, на лоб выбились клочья нечистых волос, на рубашках алели банты, кокарды были залиты красными чернилами и почти все они были без погон.
— Разве не помните вы, как в этот час трусливо прятались по вагонам, не смея выручить своего начальника, сотни 17 Донского генерала Бакланова полка, те, чьи братья лежат так тихо и спокойно у селения Бельская Воля, славой и честью венчанные?
— Разве не помните вы, что они изменили присяге, они поносили Царя, они предали врагу — немцам — Родину?
Нет… Не об этих будет моя речь. Я хочу сказать о тех, кто свято помогал неизвестному Французскому солдату тихо и честно лечь в шумную могилу на площади Etoille в Париже.
Я хочу сказать, как сражались, жили, томились в плену и как умирали солдаты Русской Императорской Армии.
Мои венок будет на могилу неизвестного Русского солдата, за Веру, Царя и Отечество живот свой на бранях положившего.
I. КАК ОНИ УМИРАЛИ
Мой первый убитый… Это было 1 августа 1914 года на Австрийской границе, на шоссе между Томашевым и Равой Русской. Было яркое солнечное утро. В густом мешанном лесу, где трепетали солнечные пятна на мху и вереске, пахло смолою и грибами, часто трещали ружейные выстрелы. Посвистывали пули, протяжно пели песнь смерти и от их невидимого присутствия появился дурной вкус во рту и в голове путались мысля.
Я стоял за деревьями. Впереди редкая лежала цепь. Ка. заки, крадучись, подавались вперед. Из густой заросли вдруг появились два казака. Они несли за голову и за ноги третьего.
— Кто это? — спросил я.
— Урядник Еремин, Ваше Высокоблагородие, — бодро ответил передний, неловко державший рукой с висевшей на ней винтовкой, голову раненого Еремина.
Я подошел. Низ зеленовато-серой рубахи был залит кровью. Бледное лицо, обросшее жидкой, молодой русой бородой, было спокойно. Из полуоткрытого рта иногда, когда казаки спотыкались на кочках, вырывались тихие стоны.
— Братцы, — простонал он, — бросьте… Не носите… Не мучьте… Дайте помереть спокойно.
— Ничего, Еремин, — сказал я, — потерпи. Бог даст, жив будешь. Раненый поднял голову. Сине-серые глаза с удивительной кротостью уставились на меня. Тихая улыбка стянула осунувшиеся похудевшие щеки.
— Нет, Ваше Высокоблагородие, — тихо сказал Еремин — Знаю я… Куды-ж. В живот ведь. Понимаю… Отпишите, Ваше Высокоблагородие, отцу и матери, что… честно… нелицемерно… без страха…