Читать «Клоунада» онлайн - страница 68
Уолтер Саттертуэйт
— Я всего лишь хочу сказать, здесь нет ничего личного. Знаешь, меня бы ни капельки не удивило, если бы, скажем, в другой жизни мы с тобой лучше узнали друг друга…
Я не видел смысла в том, чтобы дать ему закончить. Мы оба знали, куда это приведет.
Наверное, Рейли обладал хорошей реакцией, но он с таким увлечением меня стращал, что я застал его врасплох. И со всей силой нанес ему хороший удар правой прямо в горло. Глаза его расширились, он издал булькающий звук и схватился за свой кадык, а я поднял левую ногу и вмазал ему в челюсть, вложив в удар все свои силы.
Голова у Рейли дернулась в сторону, но он устоял на ногах, поэтому я от души вмазал ему коленом в пах — он согнулся, я схватил его за волосы, прижал к стене и принялся колотить головой о панель. Деревянная обшивка треснула, под трещиной проступила каменная кладка, Рейли тихо вздохнул, как человек, припомнивший ушедшие радости давно минувших дней, и как мешок рухнул на пол.
Все это произошло за какую-то секунду или две. Когда я резко обернулся, никто из посетителей даже не шелохнулся.
Но это продолжалось недолго.
Из-за ближайшего столика поднялись трое громил и разом набросились на меня.
* * *
Дорогая Евангелина!
Со времени моего последнего письма события развивались так быстро, что я, право, не знаю, с чего и начать.
Как ты догадываешься по адресу в правом углу, теперь я в Сен-Пья, маленькой деревушке километрах в двадцати пяти от Шартра. На самом деле мы (семейство Форсайтов и я) живем в полутора километрах или около того от деревни. «Прелестный маленький château», о котором говорила Maman Форсайт, на самом деле оказался едва ли не самым настоящим замком на полпути к вершине лесистого холма. Из моей комнаты в башне (настоящей башне!) открывается потрясающий вид на высокие, похожие на свечи, цветущие каштаны, а дальше, через широкую долину, — на реку Эр, отливающую синевой ленту, плавно вьющуюся по зеленым полям и темным ольховым рощам. То там, то здесь на фоне всей этой зелени стоит фруктовое дерево, покрытое вуалью из цветов, — белых, кремовых, розовых. Красотища просто изумительная, Ева, прямо как в сказке.
Кстати, о сказках. Я познакомилась с графом и его сестрой Эжени, которые тоже произвели на меня потрясающее впечатление. Завтра мы с Эжени направляемся в Париж и остановимся там на ночь в загородном доме графа на острове Сен-Луи. А в воскресенье я, разумеется, отправляюсь на маскарад на виллу графа в Шартре. Вот так. Но какая же тоска эти бесконечные переезды, ты не находишь, Ева?
После нашего приезда сюда я уже успела вместе с детьми подняться на узкую колокольню шартрского собора; я прочла маленькую и совершенно изумительную книгу, изданную Ричардом Форсайтом, — сборник рассказов, написанных каким-то Эрнестом Хемингуэем; я гуляла по лесу вокруг château, томно вздыхала в романтических позах и собирала букеты диких цветов, подобно какой-нибудь неуемной простушке.
Но, зная свою Евангелину, я понимаю, что графы с их сестрами интересуют ее куда больше, чем полевые цветы. Итак, переходим к le comte.
Они вдвоем появились здесь вчера, ближе к ужину. Мелисса и Эдвард сидели у себя комнатах. Maman с господином Форсайтом — в гостиной на диване, а нянька с Нилом — в креслах. Думаю, няне позволили задержаться после ужина и кофе только потому, что недавно прибывший господин Форсайт пожелал оценить их новое семейное положение. Как банкир-на-весь-мир, господин Форсайт знает толк в оценках.
Он выглядит так, как и должен выглядеть, по идее, богатый банкир-на-весь-мир. Розовощекий, слегка располневший, в твидовом костюме. Ему лет пятьдесят пять, а ростом он под сто семьдесят сантиметров. (Отчего выглядит лет на пятнадцать старше и на два сантиметра выше жены.) Улыбка под аккуратно подстриженными седыми усиками широкая и преходящая и, скорее всего, бессмысленная. Он явно никогда в жизни не испытывал никаких стеснений и не имел долгов; словом, беды как будто обходили его стороной.
Господин Форсайт рассуждал о социализме, на одну из тех бесконечных тем, о которых он имеет обширные, даже, можно сказать, чересчур обширные познания.
— Возьмем теперь Германию, — говорил он. — Эту клятую Веймарскую республику. Она ведь катится ко всем чертям. Четыре миллиона марок за доллар! В Берлине сейчас, чтобы купить батон хлеба, деньги на тележке возят. Женщины, я имею в виду благородных девиц, торгуют собой на улицах.
— Дорогой, — сказала Maman с некоторой брезгливостью. — Пожалуйста. — Кстати, она уже окончательно оправилась после того расстройства желудка, которым мучилась в Мон-Сен-Мишеле.
Он улыбнулся ей.
— Да ладно, мамочка. — (Я ничего не придумываю, Ева, он в самом деле к ней так обращается.) — Мы же взрослые люди. — Он повернулся к Нилу и подмигнул ему. — Правда, малыш?
Нил улыбнулся ему, довольно натянуто, затем взглянул на меня и быстро отвел глаза в сторону. Ему было стыдно за отца, как мне показалось. И винить его в этом трудно.
— Но нас с мисс Тернер, — сказала Maman, — такие подробности не интересуют.
Господин Форсайт взглянул на меня.
— Правда шокирует вас, мисс Тернер?
— Никоим образом. Но…
— Я так и думал. — Он посмотрел на жену, довольный своей ожидаемой победой. — Видала? Ты сделала удачный выбор.
— Ну и что, — возразила она, — а лично я совсем не желаю слышать такое.
— Как скажешь, мамочка, — весело ухмыляясь, сказал он, протянул руку и хлопнул ее по бедру. (По бедру, замечу, спрятанному под белой атласной юбкой в складку, которая, опять же замечу, прекрасно сочеталась с ее темно-синим верхом). — Как скажешь.
Граф снова откинулся на спинку дивана.
— Так на чем я остановился? — Он огляделся, как будто ожидал, разглядеть где-нибудь поблизости обрывок знакомого разговора, повисший в воздухе.
— Четыре миллиона долларов, дорогой, — подсказала Maman, умевшая ловко обращаться с цифрами.
— Точно, — подтвердил он. — Вот вам ваши красные. А еще называют себя социалистами. Ничем не лучше проклятых большевиков, если хотите знать мое мнение. Они ведут свою страну к разрухе.
Он повернулся ко мне.
— Вы когда-нибудь бывали в Германии, мисс Тернер?
— Да. Между прочим…
— После войны?
— Нет, я…
— Вы бы ее не узнали. Преступность, наркотики, всякие извращения. — Он покачал головой. — Страна катится ко всем чертям.
Maman нахмурилась.
— Тогда почему, дорогой, ты продолжаешь вкладывать туда деньги?
Господин Форсайт покровительственно хмыкнул.
— Не свои же, мамочка. Банковские. И я все верну, можешь поверить, к тому же с процентами. Там пока еще есть порядочные люди. Этот парень Мессершмитт…
Его прервал звонок в дверь.
— Это Жан, — сказал он, вставая.
Maman удержала его за руку.
— Питерс откроет.
Питерс — дворецкий. Как и свинья Рейган, он англичанин. Все слуги — англичане, за исключением мадам Эстер, кухарки. Maman терпеть не может английскую кухню. Этой женщине явно никогда не приходилось вкушать удовольствие от жареной рыбы с картофельным пюре.
Господин Форсайт снова повернулся ко мне и спросил:
— А как вам Франция, мисс Тернер?
— Прелестная страна, — сказала я.
— Бывали здесь раньше?
— Да. Мои родители…
— Замечательная страна, — согласился он. — Бездна возможностей. — Он взглянул на входную дверь. — А вот и ты, Жан. И Эжени. — Он встал. — Рад вас видеть.
Это была потрясающая пара, Ева. Он — высокий, стройный, гладко выбритый, лет сорока. Густые волосы цвета воронова крыла, только слегка посеребренные сединой на висках. Глаза почти такие же темные, как и волосы. Высокий лоб, выступающие скулы, прямой нос. Губы полные и так резко очерчены, что кажется, будто над ними поработал скульптор. На подбородке ямочка. Джен Эйр, увидев его, наверняка грохнулась бы в обморок. Без пинкертоновского опыта и закалки я бы и сама была на грани обморока.
На нем были черный пиджак, белая рубашка, черные брюки и черные ботинки. Никакого галстука. Слегка удлиненный воротник рубашки, расстегнутый на шее, предполагает элегантность под стать Байрону, и отличного портного.
Туалет его сестры, да и сама сестра тоже были верхом элегантности. На ней было черное шелковое платье без рукавов, с задрапированным вырезом, неровный подол — украшен кистями. На лбу поверх коротких темных волос — черная шелковая лента, вышитая золотом. Концы ленты — завязаны за левым ухом и ниспадают на плечо. Она тоже была высокой, хотя и не такой, как ее брат. И намного стройнее. Она была невероятно красива — более мягкий, «женственный» вариант ее брата. Но больше всего меня поразил цвет ее кожи. У нее была прекрасная кожа, гладкая, без пор, молочно-белого цвета и почти прозрачная. Когда ей на руки и на шею падала тень, они становились бледно-голубыми. В первое мгновение она напомнила мне бесплотных женщин из рассказов Эдгара Аллана По.
— Джордж, — сказал граф, одаривая господина Форсайта приятной улыбкой и пожимая ему руку. Затем он сделал шаг к Maman, взял ее протянутую руку, наклонился и поцеловал. — Элис, — сказал он и улыбнулся.
— Вы знакомы с Нилом? — спросил господин Форсайт. — С моим сыном?
— Ну конечно! — воскликнул граф. Нил, поднявшись, сделал шаг вперед, протянул графу руку, и тот горячо ее пожал.
— А это, — продолжал господин Форсайт, — мисс Тернер, новая няня. Мисс Тернер, познакомьтесь с Жаном Обье, графом де Сентом.
Граф улыбнулся и склонил свою благородную голову.
— Очень рад, — сказал он. Я осталась без поцелуя. Лишь немногим няням (в моем случае — пинкертонам) целуют руку или что-нибудь еще.
Я тоже поклонилась.
— Мсье.
Мсье вежливым кивком показал на стоявшую рядом женщину.
— Моя сестра Эжени.
Я улыбнулась сестре.
— Enchantée, — сказала я
Ее брови слегка поднялись.
— О, — сказала она. — Parlez-vous français?
— Un peu, — ответила я.
— Однако у вас замечательное произношение, — сказала она на прекрасном французском. (Я буду тебе переводить, Ева, поскольку я припоминаю, что твой французский не пошел дальше основных кулинарных рецептов и самых необходимых анатомических терминов.)
— Бренди? — спросил господин Форсайт, и граф с Эжени согласились. — Садитесь, — предложил им господин Форсайт, и они вняли его предложению. Эжени села в кресло рядом со мной, а граф — напротив. Нил вернулся на свое место. Он взглянул на Эжени, потом на меня, заметил, что я за ним наблюдаю, и снова отвернулся. Бедняжка, представить себе не могу, как кто-то, какого бы пола он ни был, переживает отрочество. Иногда я даже сомневаюсь, удалось ли мне самой одолеть этот возраст.
Пока господин Форсайт разливал бренди, Эжени наклонилась ко мне и спросила опять же по-французски:
— Вы раньше бывали во Франции?
— В детстве, — сказала я. — Мы с родителями ездили сюда каждый год.
Эжени вдруг перестала казаться мне бесплотной. Она весело улыбнулась, откинулась на спинку кресла и хлопнула в ладоши.
— Но французский у вас и правда великолепный! Просто замечательный! — Ее карие глаза сияли, она наклонилась ко мне и коснулась кончиками пальцев моей руки. — Для меня, я хочу сказать! Наконец-то нашелся хоть кто-нибудь, с кем можно поговорить!
— Мисс Тернер, — обратился ко мне господин Форсайт, — вы точно не хотите глоток бренди?
Я уже успела отказаться, потому что сочла, что так должна поступать любая ответственная няня и тем более ответственный за ее поведение пинкертон.
— Ну, — сказала я, — разве что совсем чуть-чуть.
— Нет-нет, непременно, — сказала Эжени, еще раз одарив меня сияющей улыбкой. — Вы же знаете, это полезно для сердца.
Господин Форсайт раздал бокалы и вернулся на свое место на диване.
— Мы только что говорили о Германии, — сообщил он графу.
— А, Германия, — отозвался граф. — Bête noire Европы. Так что мы будем делать с Германией? — Он говорил по-английски почти без акцента.
Я взглянула на Maman и увидела, что она смотрит на графа поверх бокала с особым вниманием, даже с жадностью. Разумеется, нетрудно было догадаться, почему. Но, с моей точки зрения, проявлять столь пристальный интерес с ее стороны, как замужней женщины, было, мягко говоря, неприлично.
Тут слово вставал Нил.
— Мисс Тернер была в Германии, — уведомил он графа.
Граф взглянул на меня.
— В самом деле, мисс Тернер? — сказал он и улыбнулся хоть и учтиво, но без всякого интереса. — И что вы думаете об этой стране.
Я не поставила в конце этого предложения вопросительного знака, потому что он произнес его так, что в нем не было ни намека на вопрос. Это было скорее заявление, внешне вежливое, но почти безразличное как в отношении меня, так и всего, что я могу сказать; и вместе с тем в этом безразличии ощущалась (возможно) надежда, что я скажу что-нибудь не только невежественное, но и откровенно глупое и, следовательно, его развеселю.
— О той, которую я видела раньше, — спросила я, — или о сегодняшней?
Он снова учтиво улыбнулся.
— А это как вам будет угодно. — Как бы то ни было, мое мнение, naturellement, не имело никакого значения.
Ладно, Ева. Я знаю, тебе трудно будет в это поверить, но, боюсь, я отреагировала скверно. Я сделала именно то, что все мое воспитание (за исключением тех лет, что я провела с грозной госпожой Эпплуайт), вся моя подготовка как пинкертона мне категорически запрещали: я сказала то, что думала.
Разумеется, я несколько подсластила пилюлю. Здесь присутствовали члены семьи, а для выполнения моего задания мне необходимо было сохранить мою работу в качестве няньки. Я улыбнулась одной из тех очаровательных, милых и кротких улыбок, которые мы, няни, приберегаем для тех редких случаев, когда нам доводится говорить на Важную Тему или обращаться к Важным Персонам. Вот что я сказала:
— Господин Форсайт несколько минут назад говорил об инфляции в Германии. Я плохо разбираюсь в экономике, но разве это, в сущности, не вина французского правительства?
Граф улыбнулся. Мне хотелось думать, что улыбка у него была уже не такой самодовольной, как раньше.
— Что вы хотите этим сказать?
— Если бы французское правительство не отправило войска захватить Рур…
— Но, мисс Тернер, — вмешался тут господин Форсайт, — немцы много задолжали по репарациям. У французов не было выбора. Надо было что-то делать.
— Но почему именно это? — удивилась я. Моя улыбка изменилась и теперь изображала не милую кротость, а милую (то есть подчеркнутую) робость. На тебя бы это произвело сильное впечатление, Ева. — Понимаете, именно этого я и не понимаю. Французские войска заняли чужую территорию, немецкие рабочие забастовали, германское правительство поддержало рабочих. Но для этого ему понадобилось напечатать больше денег…
— Вот именно, — сказал господин Форсайт и снисходительно улыбнулся. — В том-то и дело, мисс Тернер. Они печатают бросовую бумагу, чтобы поддержать рабочих, не желающих выполнять свою работу.
Теперь я заняла позицию полного недоумения.
— Но разве эта ужасная инфляция не привет к снижению цен на немецкие товары на международном рынке? И разве сами французы от этого не пострадали?
Господин Форсайт уже было открыл рот, чтобы что-то сказать, но граф удивил его — и еретичку-няню тоже, — громко расхохотавшись. Все повернулись к нему.
— Мисс Тернер совершенно права, — сказал он, обращаясь к господину Форсайту. — Пострадали. Оккупация была глупым решением. И в ближайшие полгода правительство отзовет войска.
Господин Форсайт повернулся к нему и нахмурился.
— Ты вправду так думаешь?
— Это неизбежно. Да, оккупация пошла не на пользу Германии, но, как верно заметила мисс Тернер, она не принесла пользы и Франции. — Он повернулся ко мне и снова улыбнулся. — А что вы конкретно думаете о репарациях?
— О Господи, — проговорила Maman бесконечно усталым голосом, — неужели мы должны говорить о репарациях, оккупации и обо всей этой политической ерунде? Я бы предпочла обсудить субботний маскарад. Эжени, все остается в силе? Я жду с нетерпением уже несколько месяцев.
— Ну конечно, — ответила Эжени. Она владела английским не так свободно, как ее брат, но в нем ощущалась какая-то милая, легкая напевность. И мне она показалась очаровательной.
Внезапно Эжени повернулась ко мне и снова улыбнулась своей сияющей улыбкой.
— Но, мисс Тернер, — сказала она опять же по-английски, — вы обязательно должны пойти! — Она опять коснулась моей руки. — Вам ведь это доставит удовольствие, да? И нам тоже. — Она возбужденно повернулась к графу. — Жан, пожалуйста! Мисс Тернер обязательно должна пойти с нами в субботу.
Жан улыбнулся. Он умел улыбаться по-разному. Эта улыбка была снисходительной и ласковой. (Как ты, наверное, уже догадалась, Ева, граф начал медленно, но верно возвращать себе благорасположение няньки.)
— Разумеется, — сказал он. — Мисс Тернер, не окажете ли вы нам честь присутствовать на нашем маленьком торжестве в субботу вечером?
Я бросила взгляд на Maman и заметила, как сжались ее губы, а в уголках рта появились горькие складки. Даже в Америке не принято ходить на вечеринки вместе с прислугой. Случается, конечно, но без удовольствия для хозяев.
Я не знала, как поступить, Ева. С одной стороны, целью моего превращения в няньку был прежде всего сбор сведений именно от графа и его сестры (и о них самих). А тут передо мной открылась такая прекрасная возможность заполучить все это одним махом. С другой стороны, приняв предложение (если я правильно поняла выражение лица Maman), я рисковала потерять работу.
— Благодарю вас, — сказала я графу. — Очень вам признательна, но, боюсь, я не смогу принять ваше предложение. У меня есть обязанности перед детьми. — Сказано это было с простым достоинством добросовестной няни.
— Ерунда, — заметил он. — Думаю, Джордж и Элис смогут обойтись без вас один вечер.
— Конечно, — заявил господин Форсайт. — Вы едете с нами, мисс Тернер. — Он усмехнулся. — Только работа и никаких развлечений, куда это годится! Никак не могу это допустить. Верно, мамочка?
Сидящая рядом Maman натянуто улыбнулась. У меня возникло подозрение, что позже, когда они останутся одни, господин Форсайт пожалеет о вспышке либерализма со своей стороны.
Я сделала еще одну попытку. Повернулась к Эжени и сказала:
— Маскарад? Но я не могу. Правда. Мне даже нечего надеть.
Эжени повернулась к Maman и сказала с насмешливой твердостью:
— Элис, ты должна разрешить мисс Тернер поехать со мной завтра утром в Париж, чтобы мы могли походить по магазинам. Да? Она может остаться со мной на ночь в городском доме. — Она повернулась ко мне и весело улыбнулась. — Это на острове Сен-Луи, там очень-очень славно. Мы прекрасно проведем время.
— Но утром в субботу мисс Тернер должна везти детей в Парило, — сказала Maman. — Она улыбнулась той спокойной и рассудительной улыбкой, под которой зачастую матери и маньяки скрывают приступ злорадного торжества. — Все уже подготовлено. Естественно, она этого не сделает, если уже будет в Париже. Мне очень жаль, но…
— Да ладно, Элис, — вмешался граф, — наверняка можно что-нибудь придумать.
— Я бы с радостью, Жан, — мило сказала она, — но я просто не могу посадить Эдди и Сиссу в поезд одних, без сопровождения.
— Я сам их отвезу, — вызвался Нил.
Взгляд Maman пронзил его, как стрела. Ее подвела собственная плоть и кровь. Думаю, у нее под маской спокойствия клокотала лавина гнева.
Вне сомнения, и она и Нил понимали, что в таком случае у него будет возможность провести с няней немало времени без присмотра. (С той минуты, как мы сюда приехали, она двигала нами как шахматными фигурами.) Но ни она, ни сын своих догадок ничем не выдали.
— Мы все можем встретиться с мисс Тернер в Париже, — добавил он с наигранной наивностью, которая, скорее всего, досталась ему по наследству. Но кто знает, может быть, для Нила еще не все потеряно.
— Ну вот, — сказал граф. — Видишь, как все легко устроилось.
— Но, Жан… — начала было она.
— Да будет тебе, мамочка, — вмешался господин Форсайт. — Нил вполне справится с детьми. И ему полезно хоть иногда брать на себя ответственность. — Он усмехнулся. — Верно, малыш?
— Возможно, — обратился граф к Maman, — завтра вы с Джорджем найдете время со мной пообедать. У меня есть новые картины, и я бы охотно их вам показал. Одна — Пикассо, другая — Матисса.
— У меня ничего не получится, — сказал господин Форсайт. — Завтра мне ехать в Лондон, до субботы не вернусь. Я же предупреждал тебя, мамочка. Но ты можешь поехать. — Он повернулся к графу. — Тебя такой вариант устроит, Жан?
— Ну разумеется, — сказал он. И повернулся к Maman. — Я буду счастлив, если ты ко мне присоединишься, Элис.
Не знаю, вольно или невольно, но граф предложил сделку: обед в обмен на свободу для няньки. (Кстати, эта фраза прозвучала двусмысленно и неспроста. Я уже начала подозревать, что когда-то Maman и le comte уже обедали вместе, и не только обедали.)
Maman раздумывала недолго. (Не дольше, чем ушло бы на раздумья хорошо тебе знакомой няньки.)
— С большим удовольствием, Жан, — сказала она и мило улыбнулась.
— Прекрасно, — сказал он. — Вот и договорились.
Эжени снова коснулась моей руки.
— Замечательно! Мы едем завтра утром. Около девяти, да? Я заеду за вами на машине.
— Значит, все улажено, — сказала Maman. Повернулась ко мне и мило улыбнулась. — Надеюсь, вы хорошо проведете время, мисс Тернер. Но не могли бы вы сейчас оказать мне небольшую услугу?
— Конечно, — сказала я.
— Сходите к детям и гляньте, все ли у них в порядке. Сисса иногда плохо спит за городом.
— Конечно, — сказала я. Она явно хотела восстановить свое главенствующее положение, но Париж был уже у меня в кармане, так что мне было наплевать. Я улыбнулась (мило) и сказала: — Должна признаться, я сама чувствую себя усталой. Если вы меня извините, я загляну к детям и отправлюсь отдыхать.
Мужчины встали, когда я поднялась. Встала и Эжени.
— До завтра, — сказала она, в очередной раз легко коснувшись моей руки, и улыбнулась своей сияющей улыбкой.
Итак, я буду в Париже. Завтра. Эйфелева башня. Елисейские поля. Триумфальная арка. И магазины, Ева! Все. Нужно выспаться.
Но какой же дивный сюрприз — эта поездка в Париж!
