Читать «Опоенные смертью» онлайн - страница 238

— Аля, Алечка!.. Вор ли я, не вор. Да пусть и вор, но я же человек!..

— Человек человеку рознь.

— Пусть, — он глотнул залпом пол стакана водки, и опустил голову. Нет! — и голова его поднялась. Я тебе нужен! Я все для тебя сделаю. Все!

— Да знаю я цену ваших услуг!

— Нет! И приставать к тебе я не буду… если сама меня, как мужчину не захочешь, просто так сделаю, просто! Ты как сестра мне, сестра по душе, сердцем чую, мамой клянусь! Прости меня, прости. Я всю жизнь тебе переменю! Я за все и за всех счастливой тебя сделаю!..

— Конечно, прямо так и сделаешь… — грустно усмехнулась она. — Но если узнаешь, что у меня есть другой мужчина…

— Он любит тебя? Любит?! Если он тебе мозги пудрит, если он…

— Ну что… что тогда ты?

— Я приеду и все ему скажу, он не сможет… Я ему в глаза посмотрю!..

— А… — отмахнулась Алина, — Все не о том…

— А о чем? Ну в чем сейчас твоя печаль?! Скажи, скажи мне, я все — что могу — сделаю.

— Пока я здесь с тобою сижу — человек умирает.

— Какой человек?! Ты любишь его?

— Какая разница — люблю — не люблю. Что с того… он же умирает!

Карагоз заглотнул воздух, тряхнул головой и распрямил свои плечи. Горящими глазами обвел кафе, всех его редких посетителей, закрыл глаза, словно взял себя в руки, наступил на горло собственной песне, встал, подошел к стойке и заказал ещё бутылку водки. Сколько бы он не пил сегодня, а словно и не был пьян. Наполнил свою и её рюмку, на этот раз она, за все это время выпившая лишь стакан сухого вина, не отказалась.

— Хорошо, — как мог спокойнее сказал он, — Скажи, что мне надо делать, чтобы спасти твоего мужчину?

Она обреченно пожала плечами и, не чокаясь с ним, выпила свои пятьдесят грамм.

— Ты видишь, как я к тебе отношусь, если ты любишь его…

— Да причем здесь любовь! — прервала она его, — Он гений! Его нельзя так просто любить, вот как все люди любят друг друга, привязываясь, плотски и губят гениев друг в друге… Он писал великолепные картины, а теперь пишет музыку. Не повеситься ему на шею, а дать свободу, дать возможность дописать. Вот что я хочу!

— А… знаю я этих женщин, пристраиваются к какому-нибудь дураку и талдычат — он гений, гений, а он хам просто! И ноги об них вытирает, а они все: вы ничего не понимаете, гений, гений… Но ведь гений и хамство несовместны!

— Гений и злодейство.

— Нет! Не прав ваш Пушкин! Или язык с тех пор изменился… Хам, он что мужик — ползал, ползал и вдруг поднялся. Облизали его мамки-няньки. Голову поднял. А вот гений — он не ползал никогда.

— То есть, ты хочешь сказать, — не унижался?

— Да кто вас разберет, — унижался — не унижался! Этим… как его холопом не был. Потому что холопами, как и гениями, рождаются. И это… как его… не взаимо-заме-няю-щиеся сосуды. — С трудом произнес свою мысль по слогам, — И каждый на своем месте. А едва не на свое место холоп попадает, бабами, да газетной славой вылизанный недоумков всяких, — тьфу ты! — вот что получается. И что они с ними носятся?! Все надеются, небось, что когда-нибудь он разбогатеет, и они погреются от его славы, думаешь, совсем я темный, думаешь, не знаю я. А он сотворит какую-нибудь фитюльку, пшик, и все вокруг него прыгать должны, ты из таких, что ли?