Читать «История одного предателя» онлайн - страница 130

Все это были хорошие, симпатичные стороны Савинкова, - но уже в тот период, о котором теперь идет речь, не они были наиболее для него характерными.

По своей натуре он принадлежал к числу людей, которые совершенно незаменимы для вторых ролей, - если вблизи от них имеется кто-нибудь, кто может быть хорошим первым. Он обладал несомненным и большим личным мужеством. В своей жизни он не раз смотрел прямо в глаза смерти, - и нет сомнения, что он не дрогнув взошел бы на эшафот, - по крайней мере, в те годы своей работы в Боевой Организации. Но мужество солдата явление совсем иной категории, чем мужество вождя. А тех свойств, которые обязательно нужны для того, чтобы стать последним, у Савинкова как раз и не имелось. У него не было мужества инициативы, мужества самостоятельного решения, мужества самостоятельной мысли, - если говорить о мыслях больших, определяющих не отдельный поступки людей, а целые линии их длительного поведения. Вo всех этих вопросах уверенным он себя чувствовал только тогда, когда мог прислониться к кому-нибудь, кто импонировал ему своей внутренней устойчивостью, - наличием того, чего так не хватало самому Савинкову.

На беду последнего, тем первым, к кому он прислонился в годы своей работы в Боевой Организации, был Азеф. Нет никакого сомнения, что, наряду со своим практицизмом, он покорил Савинкова полным отсутствием внутренних колебаний, разъедающих душу сомнений, - всей той внутренней раздвоенности, которая была столь характерной для интеллигентов-террористов той эпохи. Каждый из них ставил перед собою вопрос о "праве на убийство". Они все не сомневались, что представитель власти, против которого они в тот или иной момент готовили покушение, приносит вред народу; все они были уверены в том, что его устранение полезно для блага миллионов. Но перед многими из них с мучительной остротой вставал другой вопрос: пусть так, - но имеет ли вообще один человек право отнять жизнь у другого человека, - хотя бы во имя блага миллионов? Не есть ли жизнь каждого человека сама по себе такое высокое благо, что посягнуть на него не имеет права никто? В поисках ответа на этот вопрос многие уходили в дебри философских построений, - и мирный кенигсбергский профессор второй половины XVIII века, старик Кант, был бы, конечно, безмерно удивлен, если б смог, встав из могилы, узнать, что его нравственный закон нередко играл роль того категорического императива, который заставлял многих русских террористов начала XX века брать в свои руки динамитные бомбы.

Все эти сомнения были, конечно, совершенно чужды Азефу. О своем праве делать то, что он делал, он вообще едва ли когда-либо думал. Он шел своим путем потому, что он был для него выгоден, - и соображениями этой личной выгоды в широком смысле слова определялись все те колебания и отклонения, которые ему приходилось на этом пути делать. Этих действительных мотивов своего поведения Азеф, конечно, никому объяснять не мог. А потому вполне естественно, что ему оставалось только пренебрежительно отмахиваться, когда в его присутствии заходили разговоры на подобные темы: к чему все эти сложные построения, - когда ясно, что-то или иное действие диктуется интересами дела, интересами террористической борьбы?