Читать «Париж 100 лет спустя (Париж в XX веке)» онлайн - страница 11

— Первый приз за стихосложение на латинском языке: Дюфренуа (Мишель Жером) из Ванна (Морбиган).

Взрыв веселья был всеобщим, то и дело отпускались замечания наподобие:

— Приз за стихосложение на латинском, ну и ну!

— Да он единственный, кто этим занимался!

— Посмотрите на этого члена общества Пинда!

— На этого завсегдатая Геликона!

— На этого столпа Парнаса!

— Он выйдет! Он не выйдет! И т. п.

И все же Мишель Жером Дюфренуа направился к подиуму, гордо подняв голову, наперекор издевкам. Это был молодой блондин с очаровательными чертами лица, приятным взглядом, державшийся без всякого стеснения или неловкости. Отпущенные волосы придавали ему слегка женственный облик. От юноши словно исходило сияние.

Он приблизился к почетной трибуне и скорее вырвал, чем получил свой приз из рук Директора. То была всего лишь одна книга: «Пособие умелого слесаря».

Мишель с презрением взглянул на заголовок и, швырнув книгу оземь, спокойно, увенчанный лавровым венком, пошел назад, даже не приложившись к официальным щечкам Его Превосходительства.

— Молодец, — сказал Ришло.

— Отважный ребенок, — отозвался г-н Югенен.

Отовсюду слышался ропот недовольства; заняв свое место под насмешки сотоварищей, Мишель пренебрежительно усмехнулся.

Эта грандиозная церемония без дальнейших помех закончилась к семи часам вечера; было вручено пятнадцать тысяч призов и двадцать семь тысяч похвальных грамот.

Главные лауреаты в области Наук в тот же вечер удостоились ужина в обществе Веркампена, членов Административного Совета и крупнейших акционеров.

Радостный настрой этих последних объяснялся цифрами. Дивиденды за 1960 финансовый год только что были установлены на уровне 1169 франков 33 сантима за акцию. На сегодня навар уже превышал эмиссионную стоимость.

Глава II

Как выглядели парижские улицы в 1960 году

В огромной толпе Мишель Дюфренуа был подобен капле воды в реке, которая, прорвав сковывавшие ее плотины, превратилась в стремительно несущийся поток. Его возбуждение постепенно спадало. В веселой толчее чемпион по латинскому стихосложению вновь превращался в робкого молодого человека, он ощущал себя одиноким, чужим и как бы заключенным в пустоту. Его сотоварищи шли быстрым шагом — он продвигался медленно, нерешительно, чувствуя себя еще большим сиротой на этом сборище довольных родственников; он, очевидно, с сожалением расставался с годами учения, коллежем, со своим преподавателем. У него не было ни отца, ни матери, и теперь ему предстояло войти в семью, где его не могли понять, где юношу, с его призом за латинское стихосложение, наверняка ждал холодный прием.

— Ну, ладно, — сказал он себе, — побольше мужества! Я стоически перенесу их дурное настроение. Мой дядя алчен, моя тетя практична, мой кузен расчетлив; и меня, и мои идеи у них дома примут плохо; но что делать? Вперед!

Он, однако, не торопился, не принадлежа к числу тех учеников, что вырываются на каникулы, как народы на свободу. Его дядя и опекун даже не счел нужным присутствовать при вручении наград; как он говорил, он знал, на что был «неспособен» его племянник, и умер бы от стыда, глядя, как тот получает венец выкормыша Муз.