Читать «Хорёк-писатель в поисках музы» онлайн - страница 5
Ричард Дэвис Бах
—
Внутри него муза улыбнулась.
На волне душевного подъема Хорек Баджирон подал заявление об уходе из «
Он стал писателем.
Он говорил сам с собой в отважной надежде, что прорвется сквозь тишину — колыбель, в которой взрастает всякий писатель. «Алфавит — всеобщее достояние, — твердил он себе. — Любая буква, какая мне только понадобится, — всегда здесь, передо мной, на клавиатуре. Их хватит на тысячу книг! Все, что нужно, — расположить их в правильном порядке. Буква за буквой...»
Сущая правда... и все-таки не буквы рождают писателя, и Баджи это понимал прекрасно. Не буквы, а идеи и оживающие под пером персонажи; алфавит же — лишь сверкающая сеть, которую забрасываешь наудачу в глубины ума и, на радость всем родственным душам, тянешь назад, полную вертлявыми «а что, если...» и крутящимися шутихами звездных миров.
«
«Ваша книга нравится тем, кто ее покупает, — сказал Баджирону издатель. — Но придется потерпеть. К новому привыкают не сразу».
Первая его книга не стала бестселлером, но и не канула в безвестность. Она распродавалась медленно, но уверенно, и никакая реклама не понадобилась: достаточно было и того, что хорек, купивший и прочитавший ее, рекомендовал удачную вещицу своим приятелям.
Утренние часы Баджи — еще не разбогатевший, не знаменитый, но уже довольно известный молодой писатель — проводил в парке. На шее — теплый шарф, подарок от матери, надежная защита от осеннего ветра; на коленях — скрепленная в блокнот пачка желтой почтовой бумаги; в лапе — фломастер; а в сердце — хорьки, хорьки дурашливые и отважные, неопытные и премудрые, персонажи его будущих историй, и каждый — со своей собственной историей.
«
Что-то было особенное в этом утреннем воздухе; этот парк чем-то волновал и трогал его душу. Пусть он даже не чувствовал вдохновения и был не в настроении писать, пусть он даже не знал, какие слова должны лечь в это утро на бумагу. Достаточно было сесть на любимую скамейку и на мгновение прислушаться к пению птиц — и лапа с фломастером уже сама тянулась к бумаге.
И чем больше он писал, тем больше становилось того, о чем ему хотелось бы писать еще и еще, — две тысячи слов в день, а обычно и больше... Сколько всего еще предстояло высказать о том, что довелось ему пережить и передумать, и до чего же хотелось поведать все без остатка обо всем семействе несметных маленьких баджиронов — смельчаков и сумасбродов, толпившихся и неугомонно вертевшихся в его воображении!