Читать «Извивы памяти» онлайн - страница 185

    Юлий Крелин известен как автор романов и повестей о медиках. В предисловии Феликс Светов называет писателя “московским чудаком”, сравнивая его с диккенсовскими чудаками. “Книги Крелина похожи на муравейник: врачи, сестры, санитары, больные, их родственники и друзья; невероятные сюжеты, драмы и трагедии, отношения между людьми — и все это в одном здании больницы, для кого-то первом, для кого-то последнем...” Ныне появившаяся книга напоминает муравейник еще больше. “Извивы памяти” — произведение отчасти мемуарно-документальное. Автор попробовал себя в новом жанре, рассказав о “знаменитых” пациентах, которых ему в разные годы довелось лечить: Э. Казакевиче, Ю. Германе, Н. Эйдельмане, А. Тарковском, З. Гердте, Ф. Искандере, Н. Глазкове, Б. Окуджаве, А. Городницком и других, а также о некоторых из своих коллег-медиков. Отсюда в тексте характерные “извивы” — от прихотливости памяти, делающей неожиданные для автора отступления, скачки в сторону…

    Хотя большинство героев “Извивов памяти” — писатели, собственно литературных суждений книга не содержит. Только однажды, излагая литературное кредо хирурга, Ю. Крелин сказал: “О литературе я не позволю себе судить. Не смею. Пожалуй, только о том, что мы пережили, как выросли... И то — только что, а не как. <…> Любое дело, в том числе и медицина, не может быть предметом литературы. Предмет литературы — только страсти человеческие, а они вольны рождаться и в деле, и в болезнях, и в любви, и в смерти, и в преступлениях, и, тем более, в борьбе, которая, к сожалению, тоже норовит родиться в любом обломке бытия, рядиться в любую камуфляжную форму. Страсть — предмет изучения, анализа, фиксации, даже коллекционирования.

    Поэтому и не подлежит литература ни управлению, ни суду, нет у нее ни прогресса, ни стагнации”.

    И еще раз о собственном литературно-медицинском пути: “В медицине есть все. И по медицине поныне бродит призрак. Иные мне советовали выйти на просторы “нормальной” жизни. А зачем? Фолкнер посвятил себя своей Йокнапатофе. Фазиль Искандер все время в своем Чегеме. В моей медицине не видят Йокнапатофу или Чегем не только в силу моей литературной слабости, но и в силу наглости медицины, агрессивно заполняющей все пустоты и пропасти в нашей жизни. Там, где любовь рядом с болезнью и смертью, — любовь не видят”.

    В качестве одной из главных во “врачебном свидетельстве” выступает еврейская тема, закономерно стоящая рядом с темой борьбы против тоталитаризма. Гальперин ее также затрагивает: “Из многих черт две, как мне кажется, особенно характерны для еврейского характера: активность и преданность идее, если она овладела ими... И если бы при <...> нынешних демократических принципах не казалось смешным гордиться своим происхождением, то я гордился бы тем, что предки мои принадлежат к благородному Израилю, что я потомок тех мучеников, которые дали миру Бога и нравственность, которые боролись и страдали на всех полях битвы за идею”. Крелин же выводит эту трудную тему с обобщений на индивидуальное: “Человек — отдельная вселенная, а когда обобщают, в душе обязательно возникают смещения оценок. Обобщение — это значит: все буржуи, все коммунисты, все евреи, все кавказцы... А ведь в каждом из нас, в каждой вселенной, много всего намешано: есть туманности, черные дыры, яркие звезды...”.