Читать «Сто чудес» онлайн - страница 8

– Но без этих бумаг я попаду в неприятности и мне не заплатят!

Он вышел, не реагируя на мои слова. У меня язык отнялся. К счастью, помощница не обращала на него внимания, и через несколько минут я уже покинула контору с полностью оформленным контрактом.

На следующий вечер, когда я поднималась по широкой лестнице концертного зала, где должна была выступать, та же похожая на мышь женщина вынырнула из тени и сообщила, что директор приглашает меня на ужин после концерта.

– Что? Это после того, как он обошелся со мной?

– Он обязан пригласить вас на ужин, – ответила она. Понизив голос, добавила: – Так положено.

Ничего не оставалось, как согласиться.

Концерт прошел хорошо. А потом в ресторане гостиницы мы молча сидели с директором. Наконец он произнес:

– Я нехорошо повел себя с вами, но вы должны понять – мне нелегко приходится, потому что я еврей.

Глубоко вздохнув, я посмотрела ему в глаза:

– Я тоже.

Оглянувшись, он стал с подозрительностью изучать выражение моего лица:

– Докажите.

Я озиралась в полупустом ресторане, не зная, что сделать. На его лице не отразилось ничего, и я задрала левый рукав, чтобы показать ему татуировку, аккуратно наколотую мне в Освенциме безликим служащим в полосатой форме.

Директор возразил:

– Много у кого есть такие.

Прежде чем я успела отреагировать, он нагнулся и прошептал:

– Покажите ваш паспорт.

Я порылась в сумочке и вручила ему документ, но он был разочарован: паспорт не указывал ни на что, кроме чешского гражданства. Бросив его на стол передо мной, директор приказал:

– Скажите что-нибудь на идиш.

Я чуть не рассмеялась. Мне было тридцать три года, и, хотя я кое-что знала на иврите, я никогда в жизни не говорила на идиш. Мои состоятельные и не слишком набожные родители водили меня в синагогу в Пльзене лишь по какому-нибудь важному случаю и на главные праздники. Мы были ассимилированной семьей, каждый год отмечали Хануку, но и Рождество тоже, со сверкающей елкой. Немногому на иврите я научилась от дедушки, распевавшего на семейных праздниках, но моими единственными знакомыми, кто говорил на идиш, стали люди из концентрационных лагерей в Терезине, Освенциме, Гамбурге и Берген-Бельзене.

Мучительно напрягая память, я закрыла глаза, и в голове всплывали слова того времени, которое я так старалась забыть.

– Meshuggeneh! – внезапно для себя самой произнесла я.

– Так, и что это значит?

– Сумасшедший?

– А еще?

– Kvetch? – припомнила я. – Кажется, это значит «жаловаться».

Он кивнул.

– А, и еще mensch, «хороший человек».

Явно удовлетворенный директор впервые улыбнулся мне, и его лицо совершенно преобразилась.

– Добро пожаловать в Киев, товарищ, – громко сказал он, протягивая увесистую лапу. – Мне не терпится познакомить вас со своей еврейской семьей.

Я думала, он шутит, пока на следующее утро, когда я уезжала из Киева, не увидела его на вокзале с огромной толпой людей, которых он гордо представил мне как своих родителей, бабушку и деда, теть, двоюродных братьев и детей. Все они сгрудились вокруг меня, словно я была кинозвездой.

– Я привел их всех пожелать вам счастливого пути! – Провел он рукой над их головами. – Приезжайте, пожалуйста, поскорее снова.