Читать «Орел расправляет крылья» онлайн - страница 215

Впрочем, и из тех, кто решил отправиться домой, почти половина впоследствии вернулись в Россию. Уж слишком им неуютно было на родине, среди озлобленных сородичей, так и ищущих, на ком бы отыграться за разграбленный отцовский дом, восьмилетнее полуголодное краковское существование и выскочившую за какого-то русского схизматика бывшую невесту…

В Александровскую слободу, где теперь размещался не только я с семьей, но еще и царевы конюшни, и Дума, коя собиралась настолько от случая к случаю, что никто уже не принимал ее во внимание, и все приказы, мы с Ванькой добрались лишь на третий день после его выпуска. В карете он по большей части спал, утомленный «празднованием», но, когда мы уже подъезжали, проснулся и высунул нос в окно кареты.

— О, а кто это?

Я наклонился вперед, заглядывая в окно.

— Это — груз… кхм, картлийцы, а вон там — послы молдавского господаря.

Сын хмыкнул.

— Под твою руку проситься приехали?

Я кивнул. Грузины и молдаване под мою руку просились давно. Грузины начали еще около тридцати пяти лет назад, практически сразу после Южной войны. Царь Георгий X даже принялся вновь с энтузиазмом втюхивать мне руку своей дочери Елены. Но я ответствовал, что друзья, мол, познаются в беде, а когда у меня наступила беда, они-де все в Картлинском царстве болели. После чего грузины ненадолго угомонились, чтобы после смерти своего царя начать по новой… Молдаване оживились чуть позже, но были не менее настойчивы. Однако подобное «округление» земель означало неминуемую войну с османами. А она мне ныне была совершенна не нужна. Она мне, если честно, вообще была на хрен не нужна… Нет, в будущем, когда по берегам Черного моря встанет множество городов, а южная торговля разовьется настолько, что контроль над проливами станет жизненно необходимым, это, возможно, и будет иметь смысл, но сейчас-то зачем мне эта головная боль? Я эвон и Крым-то себе не беру, хотя по факту он уже практически мой. И никакие прозрачные намеки Вселенского патриарха о желательности вознесения православного креста над Святой Софией этой моей позиции не поколеблют. Да и вообще, я бы и со шведами не воевал. Ну и что, что они подняли торговые сборы и пошлины, практически перекрывшие мне торговлю по Западной Двине, — вполне обходимся Невой и Виндавским портом в вассальной Курляндии. Тем более что товаропоток из страны сейчас заметно сократился. Двухфунтовая банка тушенки стоит как пятая часть пуда зерна на Амстердамской бирже, а весит в три с половиной раза меньше. Фунтовая банка сгущенного молока весит почти в сорок раз меньше пуда зерна, а стоит как раз как он. А если вспомнить еще помаду, тушь и пудру, кои начали производить на паре моих новых мануфактур, то… Короче, обходимся.

Но ведь шведы не усидят! Все одно полезут. А вот этого я им спускать был не намерен. Новые, гораздо более дорогие товары и пришедшие на замену старым, традиционным продукты их более глубокой переработки — парусина, канаты, доски и брус — восстановили финансовый баланс в стране. Так что я смог не только спокойно продолжать строительство новых кремлевских дворцов и палат, но еще и, как уже упоминалось, запустил довольно затратный дорожный проект, а также учредил пару новых университетов и такое же число Славяно-греко-латинских академий. В шести европейских университетах — Кембриджском, Сорбонском, Болонском, Лейденском, Тулузском и одном из самых старейших — Салернском уже занимали кафедры одиннадцать русских профессоров, коих я в прошлом году попросил вернуться на родину и помочь с организацией Минского и Казанского университетов, а также Киевской и Астраханской Славяно-греко-латинских академий. Я собирался и далее организовывать их попарно, провоцируя конкуренцию. Господа профессора вернулись, притянув с собой еще с пару десятков своих коллег и учеников, по большей части молодых, потому они все скопом обошлись мне дешевле одного Бэкона… ну то есть той суммы, каковую он положил себе, как ректору вновь образованного университета. Впрочем, на старину Фрэнсиса мне было грех жаловаться. Из того миллиона, что ему был выделен, он потратил сущие пустяки, а оставшуюся сумму после смерти завещал как раз своему университету. И того, что от нее осталось, должно было хватить университету еще лет на десять…