Читать «О лебединых крыльях, котах и чудесах» онлайн - страница 21

И только на последнем споткнулась, представив, как незрячая Тома выкладывает каждой заготовке глаза.

Впрочем, потом все равно его съела.

Он был такой вкусный, что хотелось петь.

Письмо

Мне принесли гвоздички: мелкие, похожие на полевые. Стояли они долго, почти месяц. А достояв отпущенный им срок, не завяли, а выцвели. Остались с прямыми жесткими стеблями, не опустив и не сморщив ни одного цветка.

Но там, где горели алые лепестки, стали блекло-розовые, а ликующий белый выродился в тень самого себя. Кажется, оставь я цветы в вазе еще на неделю, они бы просто растворились в воздухе.

Подумалось, что вот так, пожалуй, могла бы выглядеть идеальная старость. Ни тебе отвисающих складок, ни морщин: медленное выцветание, процесс, обратный проявке: на фотокарточке постепенно исчезают черты и знаки. Пока не остается белый лист, сиречь – небытие.

Но на белом листе проступают слова.

Все дело в том, что у этой старухи была открытка, новогодняя открытка с елкой и крутыми завитками синей вьюги. Открытка в больнице – довольно глупая вещь. В больнице часто трогательные, хорошие, добрые вещи отчего-то выглядят глупыми. А эта была еще и хронически неотправленная, что меня тихо выводило из себя: очевидно, как надругательство над самой идеей послания.

Она писала на ней каждый день. Доставала из ящика ручку. Садилась на край продавленной кровати, поближе к тумбочке. Эти панцирные кровати в больнице хуже ям, честное слово. В яму упал один раз – и все. А тут чем дольше лежишь, тем глубже проваливаешься.

И медленно начинала выводить слово за словом.

За те два месяца, что я наблюдала за ней, не было ни одного дня, когда она изменила бы своему ритуалу. Худая старуха с целлофановыми глазами, с туго обтянутыми, как луковицы в сетке, скулами и подбородком, воплощение той самой идеальной старости без морщин, брала одну и ту же открытку и писала на ней, выводя всё новые и новые пожелания поверх уже высказанных.

Я знаю, о чем она писала, потому что еще застала то время, когда открытка была белая.

У старухи был прекрасный почерк. Так что поначалу, пока все это не превратилось в безумные напластования каллиграфической вязи, текст можно было разобрать, хотя под конец каждого сеанса буквы начинали слабеть, конвульсивно подергиваться и тянуть умирающую строку вниз.

Не знаю, кому она адресовала свое письмо, эта сломанная балерина с вечно прямой, словно намертво приколоченной к кресту спиной. Обращения там не было. Но было «здоровья Саше», долгие годы жизни кому-то, и чтобы им выдали новую квартиру, а еще чтобы не сгорела дача.

Вот эта дача меня сильно занимала. Странное какое-то пожелание подруге или родственнику, думала я. День за днем старуха продолжала свое дело: здоровья Саше, пускай выдадут квартиру и дача пусть останется цела… Потом неожиданно появилось что-то о пианино, а чуть позже на оставшееся свободное место влез совершенно безумный «продмаг».