Читать «Офицерский крематорий» онлайн - страница 32

Михаил Петрович Нестеров

Такое сравнение пришло мне однажды с глубокого похмелья. Похмелье прошло, а мысли о той цепи и собачьей породе остались…

Мне не было жаль натурально убитых в кровопролитных поединках дней и ночей, на меня бессонницей наваливался монстр о трех головах, и каждая его голова – неудовлетворенность, недоделанность, незаконченность – пыхала жаром. Я представлял, как заполняю короткую анкету-жалобу: дом недостроил, ребенка недоделал, книжку недописал. Жалость моя не была однобокой. Те убитые дни и часы я мог бы провести в компании с другом или подругой, пусть даже в скучноватой беседе с родителями. «Бесцельно прожитые дни и годы… Все верно. Лучше не скажешь. Что ни говори, а цель должна быть у любого человека. Новый день – новая задача, которую нужно решить к закату. Если ты утром проснулся и у тебя нет цели, нет задачи, которую нужно решить, нет задания, которое нужно выполнить, – день пропал. И не потому, что я какой-то там правильный или суперправильный, просто во мне живет и процветает вирус под названием дисциплина, это такая штука, которая поможет преодолеть все. Ну, в смысле любые трудности и в смысле поставленной перед самим собой задачи (а это уже самодисциплина). Нет, я не идеален. Моя дисциплина ходит в самоволку, я ей выписываю увольнительные, не могу отказать в праздничных днях, выходных и длительном отпуске. Но хватит об этом, иначе я запутаюсь, меня уже несет».

Я снял трубку телефона и заказал водки в номер. Мне требовалась только одна рюмка, только один глоток, чтобы утолить жажду этой пагубной привычки. Вот он – этот обжигающий глоток, принесший мне облегчение…

Думай, думай. Начни… с похмелья.

Я не припомню такого жуткого похмелья. Так надраться я мог в одиночку, даже в компании сослуживцев я оттягивался, но не нажирался как свинья. И уж абсолютно точно я не мог распуститься в компании женщины.

Абстиненция. Я впервые натянул это слово на свое состояние. Меня натурально ломало, как наркомана после дозы, вызвавшей токсикоманическую зависимость. И моя клиническая картина напрямую зависела от типа наркотика. Доза была, наверное, лошадиная, но могла свалить и кентавра, а меня так просто убить. Но что не убивает, то делает сильнее, как сказал Ницше.

Кто, в какое время подсыпал мне наркотик, скорее всего, в спиртное? К еде я в тот вечер не притронулся. В гостинице? В номере, кроме нас с Ритой, никого не было, вино и коньяк мы прихватили из ресторана. «Грот» – единственное место, где мне могли подсыпать наркотик. Не исключено, что не только мне.

Почему Риту не насторожило мое поведение? Выпил я мало, но мое состояние говорило об обратном. Все просто: она тоже приняла наркотик и была преисполнена сумасбродства.

Действие наркотика я ощущал до сих пор. Сильный, он и был предназначен больше для меня, чем для Риты. Предназначен, значит, убийство женщины было запланировано. И план этот созрел неожиданно. Верхний отсчет – как только я вошел в ресторан, нижний – как только покинул его. Другой вариант: план созрел давно, он был отшлифован до высочайшей степени чистоты – недоставало только центральной фигуры, исполнителя главной роли. Кто-то воскликнул, потирая руки: «Вот он, лошара!» Но это означало, что выбор исполнителя носил «клубный» характер, и я прошел фейс-контроль на входе в ресторан. Трудно представить, что кто-то руководствовался только внешними данными. Отсюда родилось противоречие, «реверсивная» версия: кто-то знал о моих профессиональных и прочих качествах, а их немало. Во-первых, я мог заинтересовать планировщика (назовем его так) как частный детектив и, может быть, как гость этого города. Я мог представлять интерес как бывший оперуполномоченный Следственного комитета военной разведки. У меня за плечами два десятка командировок на Северный Кавказ, и этот факт мог стать для «планировщика» главенствующим. Он еще не проявился, но, как знать, может быть, не сегодня, так завтра все акценты в чьей-то игре будут расставлены.