Читать «Курьер из Гамбурга» онлайн - страница 195

Эпилог

Ну вот, и доплыли до берега. Кончила свой опус, а как теперь определить его жанр? Сейчас принята доверительность в общении с читателями. Мол, писала, старалась, хотела как лучше, а получилось, как всегда. Доверительности можно обучиться, но в любом случае она более достойна, чем авторская важность. Мол, я говорю, а вы внимайте. А что пыжиться-то? Я действительно не знаю, к какому жанру отнести мой роман. С одной стороны он приключенческий, с другой – псевдоисторический, с третьей – безусловно дамский. Об этом свидетельствует откровенное, сродни мыльным сериалам, простодушие, с которым я обращаюсь с моей героиней. Определим роман скромнее – он подростковый, то есть написан для юного читателя.

Пружиной интриги стал вполне реальный заговор. Историки в очень узких кругах и по сей день спорят: имел ли место заговор в пользу Павла Петровича или не имел? Очень уважаемый мной Эйдельман Натан Яковлевич считает, что заговор был, а точнее сказать, не мог не быть. Только документов по этому делу практически никаких не осталось. В разоблачении заговора писулька моей героини могла сыграть какую-то роль, но, конечно, не главную. Машина политического сыска в России была всегда хорошо смазана и работала исправно, а о «списке Глафиры», я потому так подробно рассказала, что она главная героиня этого повествования. И еще мне хотелось показать на ее примере, как частное, ничем не знаменитое лицо может противу своей воли ввязаться в дела важные, государственные и даже повлиять на дальнейший ход событий. Возьмите любой учебник по истории, вчитайтесь в него, и сразу сквозь страницы начнут проступать чьи-то судьбы, лица, молодые, старые. О них в учебники ни строчки не написано, но они жили, жили так же ярко и интересно, как мы с вами.

О Пугачеве можно и не говорить, все знают, чем дело кончилось. Но мне хочется вставить несколько цитат из воспоминаний Ивана Ивановича Дмитриева. Известного нашего поэта, представителя сентиментализма. Он с братом присутствовал на казни, самому Ивану Ивановичу было в ту пору четырнадцать лет. «… по прибытии нашем в Москву я увидел позорище, для всех чрезвычайное, для меня же и новое: смертную казнь. Жребий Пугачева решился. Место казни было на так называемом Болоте. (Болотом в ту пору называли вечно мокрый, затопляемый остров как раз напротив теперешнего «особняка на набережной» по адресу Серафимовича 2. Сейчас на месте «Болота» разбит сквер.) В целом городе, на улицах, в домах только и было речей об ожидающем позорище. Я и брат нетерпеливо желали быть в числе зрителей; но мать моя долго на то не соглашалась. По убеждению одного из наших родственников, она вверила нас ему под строгим наказам, чтоб мы ни на шаг от него не отходили».