Читать «Горшок золота» онлайн - страница 88

В небе висел лунный серп – хрупкая сабля, чье сияние не покидало ее же горних мест и нисколько не озаряло грузного мира внизу; блеск нечастых звезд тоже виден был с просторными темными одиночествами меж ними; на земле же тьма собиралась туманной пеленой, складка за складкой, сквозь которую деревья рекли искренним шепотом, и травы возносили свои тихие голоса, и проникновенный, суровый плач выпевал ветер.

Шли путники дальше, и их взоры, уклоняясь от тьмы, радостно отдыхали на изысканной луне, но радость длилась недолго. Тощая Женщина интересно заговорила с ними о луне – а рассуждать об этом предмете она действительно могла уверенно, ибо в холодных лучах резвились бесчисленные поколения ее предков.

– Никто этого не знает, – сказала она, – но дивные редко танцуют от радости: они танцуют от печали, что их отлучили от милого рассвета, а потому их полуночные потехи лишь церемонии в память об их счастье утром мира, до того как раздумчивое любопытство и ханжество оттеснили их от доброго лика Солнца в темное изгнание полуночи. Странно, что нам удается не сердиться, глядя на Луну. И действительно, не один лишь аппетит или какая бы то ни было страсть отваживаются настаивать на себе пред Сверкающей, то же в более суженных пределах верно для красоты любого рода, ибо есть в абсолютной красоте некий упрек материальности и вместе с тем нечто, растворяющее дух в исступлениях страха и печали. Красоте Мысль не нравится, Красота насылает ужас и печаль на тех, кто посмеет взглянуть на нее глазами разума. В присутствии Луны нельзя нам ни сердиться, ни радоваться, не смеем и мыслить в ее епархии, ибо Ревнивая непременно уязвит нас. По-моему, не благожелательна она, а тлетворна, а мягкость ее – многим бесчинствам покров. По-моему, такая красота обычно делается ужасной, когда становится совершенной, а чрезмерная красота, в чем мы осмысленно убедились, есть безобразие, что повергает в одиночество, а имя предельной, абсолютной красоте – Безумие. Следовательно, человеку надлежит искать обаяния, а не красоты, чтоб всегда был у них друг, какой шагает рядом, понимает и утешает, ибо в этом промысел обаяния; а вот в чем промысел красоты… ни один человек на белом свете этого не знает. Красота есть крайность, что пока еще не качнулась в другую сторону и не стала своей противоположностью. Поэты пели об этой красе, философы ее пророчили, мысля себе, что красота, превосходящая всякое понимание, есть к тому же и мир, понимание превосходящий; я же считаю, что все, превосходящее понимание, то есть воображение, – ужасно, оно стои́т отчужденно от человечества и доброты, а это грех против Святого Духа, великого Художника. Отстраненное ото всех совершенство – символ ужаса и гордыни, и увлекает оно собой лишь ум человека, а сердце отшатывается от него, устрашенное, и льнет к обаянию, а оно есть скромность и правда. Всякая крайность плоха, потому что способна качнуться и напитать свою равно чудовищную противоположность.