Читать «Горшок золота» онлайн - страница 52

Отвратителен был лепреконам сей поступок, и пусть справедливость учтет этот факт. Действовали они во гневе, а гнев есть слепота и ума и чутья. Не благотворная слепота, что не дает отвлекаться вовне, а та отчаянная тьма, что укрывает все внутри и прячет сердце и ум от взаимного супружеского признания. Но даже эти смягчающие обстоятельства не могут оправдать выбранного лепреконами образа действий – следует стремиться к видению более пространному, а из зла обязано так или иначе возникнуть добро, в противном случае зло настолько незаконно, что применение его нельзя искупить. Когда лепреконы сумели осознать, в чем провинились, они ох как глубоко раскаялись и устремились всевозможно явить свое покаяние; однако покаяние без примирения – всего лишь посмертная добродетель: только и остается, что похоронить ее.

Когда лепреконы Горт на Клока Моры обнаружили, что никак не вернуть им свой горшок золота, они оставили в ближайшем полицейском участке анонимное сообщение, где говорилось, что под подом очага в хижине Койля Дораки находится два трупа; из злокозненного сообщения также следовало, что убил тех двоих Философ и мотивы его крайне постыдны.

Всего часа три, не более, находился Философ в пути к Энгусу Огу, когда четверо полицейских приблизились к домику со стольких же сторон и без всякого труда проникли внутрь. Плохо скрываемое приближение полицейских Тощая Женщина из Иниш Маграта и двое детей услышали издалека и, установив природу этих посетителей, укрылись среди густо скучившихся деревьев. Вскоре после того, как пришельцы оказались в хижине, оттуда послышались громкие непрерывные шумы, а примерно через двадцать минут супостаты выбрались наружу и вынесли с собой тела Седой Женщины из Дун Гортина и ее мужа. Полицейские сняли с петель входную дверь и, поместив на нее тела, поспешно двинулись лесом и вскоре исчезли из виду. После их ухода Тощая Женщина с детьми вернулись в дом, и над разверстым очагом Тощая Женщина произнесла долгое и яростное проклятие, в котором полицейские восстали нагими пред зардевшейся Вечностью…

С вашего позволения давайте вернемся теперь к Философу.

После беседы с Энгусом Огом Философ получил благословение бога и подался обратно. Покинув пещеру, он ведать не ведал, где находится, повернуть ли ему направо или налево. Была у него одна-единственная путеводная мысль: раз взбирался он на гору, пока шел сюда, значит – из простой противоположности – домой предстоит идти с горы вниз, а потому поворотился Философ лицом к склону холма и устремился вперед. Воодушевленно взбирался он на холм – спускался же в полном восторге. Распевал во весь голос всякому ветру, что летел мимо. Из кладезей забвения извлек сверкающие слова и задорные мелодии, какими упивалось его детство, и, шагая, пел их громко и непрестанно. Солнце еще не взошло, но вдали небо уже проницала безмолвная яркость. Свет дня, впрочем, почти весь загорелся, от теней осталась лишь тонкая пелена, и ровный, недвижимый покой нависал с серых небес над шептавшей землей. Птицы уже завозились, но еще не пели. То и дело одинокое крыло оперяло прохладный воздух, но по большей части птахи гнездились теснее в качких гнездах, или под папоротниками, или в кочковатой траве. Вот донесся призрачный щебет – и угас. Чуть подале сонный голосок выкликнул «чик-чирик» – и вновь вернулся в тепло под крылом. Помалкивали даже кузнечики. Созданья, что бродят в ночи, вернулись в свои кельи и приводили жилища в порядок, а те существа, что подвластны дню, держались за свой уют – еще хоть минуточку. Но вот уж первый плоский луч шагнул, подобно милому ангелу, на горную вершину. Хрупкое сияние сделалось ярче, набрало силу. Растворилась серая пелена. Птицы вырвались из гнезд. Пробудились кузнечики и тут же разом взялись за дело. Голос неумолчно перекликался с голосом, и поминутно ликовала несколько просторных мигов песня. Но в основном у них сплошные тары-бары, пока взмывали они, и ныряли, и проносились – всякая птаха охоча до завтрака.