Читать «1941: Время кровавых псов» онлайн - страница 124

– Чистописание?

Севка проигнорировал неодобрительный взгляд Никиты. Это пусть лейтенант психует, как хочет, а Севка будет вести себя так, как знает. Не нарушая, естественно, субординации и не хамя, но полностью сознавая свою независимость. И время от времени демонстрируя ее.

В конце концов, когда Севка родился, комиссару было уже далеко за девяносто… Если он вообще дожил до Севкиного рождения, не умер от болезней, не погиб в бою или не был расстрелян за антисталинизм или, наоборот, как пособник и кровавый палач.

– Чистописание? – переспросил комиссар. – В какой-то степени. Там, за дверью, вас ждет человек…

Сердце Севки дрогнуло. Неужели Орлов появился и был настолько глуп, что дал себя схватить? А если это так, то, может, теперь встал вопрос о возвращении Севки домой?

Комиссар ждал, что Севка спросит – это было понятно. На лекциях по методике допроса Севке объяснили, как читать по лицу и моторике мышц намерения и эмоции человека, комиссар умел владеть собой, но и он демонстрировал сейчас некоторое возбуждение, что ли… То, что сейчас произойдет, заставляет комиссара нервничать. Чуть-чуть. Но для обычно бесстрастного Евгения Афанасьевича это была почти буря эмоций.

«А Никита тоже нервничает, – вдруг понял Севка. – Руки, лицо… Кобура на ремне, ее Никита никогда не надевает на даче. Плечи напряжены».

Что-то не так. Это не встреча с Орловым, это нечто, опасное для Севки. Именно для Севки, и только для него. Взгляд Никиты, брошенный им на Севку… Тревога? Никиту тревожит судьба недоделанного попаданца?

Комиссар расстегнул нагрудный карман своего кителя, как обычно, без знаков различия. Севка, кстати, так и не выяснил точного звания Евгения Афанасьевича. То ли комиссар какого-то ранга, энкавэдэшник, то ли комиссар – просто прозвище, кличка, память из славного прошлого.

– Вот. – Комиссар протянул Севке бумагу. – Читай.

Севка бумагу развернул.

Текст напечатан на машинке. Снизу прилеплена печать. Как принято говорить в Севкино время – мокрая. Настоящая. «Да и откуда здесь ксероксы», – отстраненно подумал Севка, пытаясь вчитаться в текст.

Так, некто Татаренко Александр Васильевич, двадцатого года рождения, беспартийный, лейтенант, приговаривался за измену родине к расстрелу. Вчерашним числом.

– И что? – спросил Севка, опуская бумагу. – Ошибок в тексте нет.

– Он в камере, – сказал комиссар. – Можете взглянуть в глазок.

Севка посмотрел.

Ну, Татаренко. Ну, двадцать один год. Небрит. Нервничает. Ходит по камере, все время смотрит на дверь, словно ожидая чего-то. Его приговорили за измену… В чем она заключалась? Побежал без приказа, когда немецкие танки прорвались в тыл? Отказался подниматься в атаку?

– Он ушел с позиции, – словно отвечая на Севкины мысли, сказал комиссар. – Он и его взвод. И три немецких танка прорвались к госпиталю, который не успели эвакуировать. Нужно было всего полтора часа удержать переезд. Полтора часа. Сорок человек при трех пулеметах и двух пушках. И три разведывательных немецких танка. Три «Т» «вторых». Ерунда, консервные банки, они бы отступили при малейшем сопротивлении… Но сопротивления не было. И была кровавая каша на месте госпиталя. Полторы сотни человек. Тяжелораненых.