Читать «Юность Жаботинского» онлайн - страница 120
Эдуард Владимирович Тополь
И так далее, и тому подобное: «Бал садоводов», «Хищения в “Обществе птицеводства”», «Кафе-шантан “Декаданс” превратился в притон», «Местному крезу Х. Докторовичу бандиты угрожают “эксом”»…
А что же Жаботинский? А вот что:
Невесело у меня на душе, читатель.
Я смотрю на товарищей и на себя самого.
Мы могли бы приносить много пользы.
Ведь всех нас, в общей сложности, ежедневно читают десятки тысяч людей.
Мы могли бы говорить с ними о том, что их интересует.
Иногда, может быть, нам удавалось бы разъяснить им то, что они неверно понимают.
Мы могли бы иногда предупреждать неправильные, необдуманные шаги.
Мы могли бы изредка предотвращать тяжелые столкновения.
Мы могли бы призывать внимание людей ко многим язвам.
И ведь, собственно, в этом наша задача.
Ради этого нас и читают десятки тысяч людей: они ждут от нас серьезного служения общей пользе.
Вместо этого мы их обманываем.
Мы никогда не даем им того, чего они ждут.
Мы никогда не откликаемся на то, что их интересует.
Мы недобросовестны, неискренни, лукавы: мы пишем не то, что думаем, и не о том, о чем думаем.
Есть немецкий смешной журнал «Fliegende Blätter» («Летучие листки»), там всегда острят на одни и те же немногие темы. Automobil, пьяный Studiosus, собачка Dackl, глупый Leutnant и больше ничего, и все это очень глупо и пошло.
Мы перед читателем такие же пошляки, как журнал «Fliegende Blätter», мы тоже все стараемся остроумничать перед ним на одни и те же грошовые темы – театр, обывательская драка, дачный муж, г-н Демчинский, – до которых читателю нет никакого дела.
Но мы пошляки еще хуже и грубее журнала «Fliegende Blätter», потому что этот журнал сам никому насильно в руки не лезет и читают его только те, кто хочет развлечься пошлостями, ничего, кроме пошлостей, он не обещает, и оттого он вправе ничего не давать, кроме пошлостей.
Мы же приходим к читателю под флагом серьезного служения и приходим иногда в такую минуту, когда читатель огорчен, когда ему не до пустяков, и перед этим огорченным человеком мы заводим легкомысленную болтовню о пошлых сюжетцах, пересыпанную пошлым острословием.
Боже! Как вы, читатель, должны презирать нас…
А ведь некоторым из нас дан от природы талант, ум, добросовестная ревность к общей пользе. Некоторые из нас могли бы заслужить у вас любовь, уважение, внимание.
Вы привыкли бы доверять им. Вы советовались бы с ними обо всех ваших сомнениях и затруднениях.
Но они сами вас расхолаживают. Ибо приходит момент, когда вам грустно, и вы беретесь за статью такого вашего любимца, ожидая найти в ней отклик своему настроению, – а любимец, как ни в чем не бывало, рассказывает, остроумничая, как у лавочника такого-то нашли конфеты с вредными примесями.
И вам становится противно, и вы разочарованно говорите, кривя губы:
– Пошляк! Какая ерунда его интересует.
Вы правы тысячу раз, читатель. Он действительно пошляк, если позволяет себе так глупо кувыркаться перед честными людьми, когда им совсем не до кувырков.
Он пустой скоморох и, кроме того, недобросовестный человек, потому что место, которое он занимает, предназначено для серьезного служения, а он захватил это место и учиняет на нем скоморошество. Если бы он был добросовестным человеком, он ушел бы с этого места. Он должен был вылить чернила, изорвать бумагу, переломать перья и не писать больше ничего, раз из-под его пера выходят только пошлости.
Но мы чернил не выливаем и писа́ть не перестаем, одни потому же, почему морфинист не отвыкает от морфия, другие потому же, почему сапожник не перестает тачать сапоги, – есть же что-нибудь надо, хотя бы наперекор совести.
Так наперекор совести живем мы, сознавая всю пошлость наших мелких писаний.
Я когда-то писал стихи и написал по этому поводу:
«И сок души сгорает в этой муке. Как молоко в разлуке с ее грудным ребенком…»
Мы не всегда откровенны. В другой раз я не захочу повторить вам все это.
Напротив, я потяну дальше лямку пошлости, и снова закувыркаюсь, и сделаю вид, что мне очень весело.
А мне совсем не весело, читатель, – совсем не весело.
