Читать «Этот прекрасный мир» онлайн - страница 218

В этом черном, из которого рождается все богатство его красок, есть не только нечто трансцендентальное, но и деспотическое. Его черный не гнетущ, но глубок, он вызывает плодотворное беспокойство. Позволяет верить, что нет окончательного дна, как и вечной истины. Нет даже Бога в смысле Абсолюта, ибо, чтобы создать Бога, сначала нужно дать описание окружности. Нет, в этих картинах нет Бога, если не считать таковым самого Райхеля. Нет нужды в Боге, потому что все есть одна творящая субстанция, которая рождается из тьмы и во тьму возвращается.

_{Автобиографическая заметка}

Я родился в Нью-Йорке 26 декабря 1891 года. Родители мои – американцы, а деды бежали в Америку от военной службы. Все предки у меня немецкого происхождения, и прибыли они из разных уголков Германии. Семейство рассеялось по всему миру, в самые отдаленные и диковинные края. Эти люди были по большей части моряками, земледельцами, поэтами и музыкантами. До школы я разговаривал только по-немецки, и вся атмосфера, в которой меня воспитывали, невзирая на тот факт, что родители мои родились уже в Америке, была немецкой до мозга костей. Лет с пяти и до десятилетнего возраста – наиболее важную пору моей жизни – я провел на улице и насквозь пропитался там типично американским гангстерским духом. Четырнадцатый округ Бруклина, где я вырос, мне особенно дорог – это был эмигрантский квартал, и я приятельствовал с детьми самых разных национальностей. Испано-американская война, разразившаяся, когда мне было семь, стала значительным событием моей детской жизни; я наслаждался стайностью, распоясавшейся стихией толпы, позволившей мне с младых ногтей осознать жестокость и беззаконие, столь свойственные Америке.

Родители мои были сравнительно бедные, бережливые, лишенные воображения (отец за всю жизнь не прочел ни единой книги) трудяги. Обо мне заботились достаточно хорошо, и я вел совершенно беспечную и здоровую жизнь до той поры, пока мне не пришлось самому за себя отвечать. У меня не было ни желания зарабатывать себе на хлеб, ни понятия об экономии, я не испытывал ни малейшего уважения ни к старшим, ни к властям, и закон мне был не писан. Родителям и всем вокруг я дерзил чуть ли не с тех самых пор, как произнес первое слово. Городской колледж я бросил – уже через несколько месяцев после поступления меня стало тошнить в его душной атмосфере, скудоумие учебной программы вызывало у меня отвращение. Найдя работу в финансовом отделе цементной компании, я быстро пожалел об этом. Два года спустя отец дал мне денег на Корнелл; денежки я взял и промотал их с любовницей, по возрасту годившейся мне в матери. В родительский дом я вернулся через год или около того, чтобы вскоре навсегда покинуть его, отправившись на Запад. Работал в разных уголках страны, в основном на юго-западе. Брался за любое диковинное и непривычное дело, часто нанимался работником на ранчо. Как раз на пути в Джуно на Аляске, где я вознамерился стать старателем на золотых приисках, меня свалила лихорадка. Возвратился в Нью-Йорк и вел бесприютную и бестолковую жизнь бродяги, подрабатывая там-сям, но нигде не задерживаясь надолго. Я был хорошим спортсменом и в течение пяти лет тренировался каждый день, словно собирался на Олимпийские игры. Своим отменным здоровьем я обязан спартанскому режиму смолоду и постоянной нищете – сей факт, впрочем, меня никогда не беспокоил. Так, безрассудно и мятежно, дожил я до тридцати, был главным смутьяном во всем и страдал главным образом от того, что был слишком честен, слишком откровенен, слишком доверчив и слишком великодушен.