Читать «Это случилось в тайге (сборник повестей)» онлайн - страница 9
Анатолий Дмитриевич Клещенко
И ждал: бередя боль, равнодушная к этой боли рука вонзится в его исстрадавшееся тело, как вонзается нож.
Ожидание затягивалось, он устал готовиться к боли. Потом Бурмакин заслонил теплый ток воздуха от ладьи, зайдя сбоку, и Канюков увидел над собой руку с прикуренной уже самокруткой.
— У меня «Беломорканал», — сказал он.
— Ничего, покуришь махорку. Люди курят, не подыхают.
По бряканью котелка, скрипу снега и колыханию теней на бронзовых стволах сосен, подпирающих тьму, Канюков знал, что парень находится рядом, возле костра. Собирается варить мясо или варит уже. А может быть, просто чай кипятит? Пожалуй, чай даже лучше. Сладкий, горячий, крепкий. Непочатая пачка грузинского, сахар в банке из-под пороха и кружка — в рюкзаке. А где рюкзак?
— Валя, в мешке чай есть. И сахар. Сало еще жена клала.
Валька не ответил, и у Канюкова появилось такое ощущение, будто его слова висят в воздухе, как птицы, которым некуда опуститься. И сам он висит в черной пустоте. Ему стало жалко себя, жалко как-то со стороны, словно не Канюков жалел Канюкова, а кто-то посторонний. Жалел за боль и беспомощность, за нелепость судьбы и за обиду, чинимую презрительным молчанием Бурмакина. Чудак он, этот Бурмакин, — представилась возможность заручиться дружбой и признательностью Канюкова, а он не пользуется этой возможностью, пренебрегает.
— Сохатину жрать будешь, заготовитель?
— Чайку бы, — сам удивляясь, зачем кобенится, попросил Канюков.
— Тогда жди. Котелок-то один!
К горлу подкатился ком голодной слюны, заполнил рот. Глотая ее, Канюков представил себе парня, рвущего белыми зубами мясо, и про себя выматерил, словно тот обманул его, только подразнив пищей. Минут десять он мучился, непрестанно глотая слюну, потом не выдержал:
— Пожалуй, надо бы мяса поесть. А то вовсе ослабну. Слышишь, Валя?
— Слышу. Сейчас.
«Но торопиться он и не думает, — решил про себя Канюков. — Чего торопиться? Свое брюхо набил, плевать ему на других. Раскуривает, наверное. И в зубах ковыряет, скотина».
— Юшки тоже дать? — спросил Бурмакин.
— Дай.
— Хоть приподнимись чуток, что ли!
Опираясь на локти, Канюков попытался приподняться и, не сумев, снова упал на спину.
— Не могу, — выдохнул он и закрыл глаза, в которых плавали разноцветные круги. — Не могу, Валя!
— Накачался ты на мою шею, — пробурчал совсем рядом невидимый Бурмакин. — Нянчайся теперь с тобой.
Руки его оказались куда ласковей голоса — присев возле Канюкова, левой бережно приподнял голову раненого, а правой зачерпнул в котелке ложку варева, скомандовав:
— Открывай шире пасть, ну!
И, странное дело, Канюков не поверил грубости слов. Она показалась нарочитой, искусственной.
Не поверил и сам Валька Бурмакин.
У него вдруг защипало в гортани. Такое ощущение ему приходилось испытывать и прежде, глядя на беспомощных слепых щенят, тычущихся в блюдечко с молоком, или на волочащую крыло тетерку, когда уводит от выводка. Он считал это не приставшей мужчине слабостью и, чтобы не заподозрили в ней, грубил, прикидывался. А еще — это был Канюков.