Читать «Шварце муттер» онлайн - страница 5

– И нам надо ложиться, – спохватился Яков, – завтра дорога.

– Может, еще по одной? – предложил искуситель-монах и потянулся к другому своему голенищу, – Завтра в карете выспишься. Вряд ли тати еще полезут – у них эстафета, весь тракт уж наслышан, как мы отбились.

– У них что, как у дипломатов – почта? – удивился Яков, принимая из рук второй уже шкалик.

– Вроде того. Не хотелось нам славы, да увы – нашла и за печкой, – без радости признал монах.

– Погоди, Иштван, если вы с приятелем – не монахи, для чего ж вам икона? Не заместо же доспеха, в самом деле?

Трисмегист Иштвана проглотил спокойно, а за икону, видать, обиделся.

– Думаешь – раз лихой человек, так сразу и нехристь? – он задумался, почесал в голове, ероша тонкие белые волосы, – Это непростая икона, лекарь, она многое может. И ждут ее в Москве – не дождутся. Слыхал, наверное, про черных богородиц, и про матку бозку Ченстоховску – что они умеют?

Яков уже видел однажды черную мадонну, в Испании, в католическом монастыре. То была статуя с темным, как у арапов, лицом. Шевалье де Лион, покойничек, рассказывал, что мадонна умеет исполнять желания, но исполняет их так, что потом сам не будешь этому рад. Яков хотел было подложить мадонне записочку – просьбу о благосклонности одной испанской доньи, да шевалье отговорил – сказал, что, даже если дело и выгорит, потом или от доньи вовек не отвяжешься, или помрет она под тобою, или наградит чем – и Яков побоялся, не стал чернавку ни о чем просить. Значит, есть где-то и такие же иконы…

– Я слышал, как черные мадонны желания исполняют, – сказал он Трисмегисту, – Ты что ж, украл ту, польскую?

– Не, это список, – протянул монах, – Да только список неточный, вполовину парсуна. Вот, угадаешь, чья?

Он распеленал четырехугольный сверток, отогнул рогожу, и в самом деле, в одном месте прорванную пулей, поднес дрожащую свечу и приоткрыл темный лик:

– Узнаешь? Или не знаешь, кто она?

Яков вгляделся – дева на иконе была печальная, в летах, с темными соболиными бровями, жалобно изогнутыми, и два светлых перламутровых шрама пересекали тонкими нитями ее правую щеку. Впрочем, и оригинальная матка бозка Ченстоховска была так же посечена татарскими саблями.

– Красивая… Кто же она? Русская – так, может быть, Софья? – припомнил Яков опальную русскую регентшу, окончившую дни свои в монастырском заточении. В детстве, в Москве, встречал он в доме одного смельчака икону, на которой одна из мучениц была именно с Софьиным лицом. Так русские оппозиционеры выражали царю Петру свою скромную фронду.

– Матушка Елена, – с неожиданной теплотой представил Трисмегист персону на иконе, – Я за нее в Охотске шесть лет провел, как один денек – по ее, горемыки, делу. Царя Петра первая жена, в миру Евдокия, Авдотья, в заточении – инокиня Елена. Добрая была у меня хозяйка. Да только, как и ты своего шевалье – не уберег я ее…

– Неужели казнили? – ужаснулся Яков, он только отзвуки слухов слышал – о деле царицы Евдокии.

– Борони бог! – отмахнулся монах, – Жива, и по сей день жива. Под Москвою живет, не в прежней силе, но почти все ей вернулось. Только шрамы с лица не смоешь, сколько ни умывай.