Читать «Чур, мой дым!» онлайн - страница 9

— Помогите, помогите! — кричали вокруг меня. — Отстанет!

Я тоже кричал. Кричали уже из многих соседних с нами вагонов.

Мать бежала все медленнее, все чаще скользила на шпалах. Когда она уже готова была отстать, из соседнего вагона выскочил мужчина в гимнастерке без ремня. Он подождал мою мать, протянул ей руку, они побежали вместе.

— Скорее, скорее! — кричали все. — Держись, еще немного!

Мужчина бежал широким шагом, перед ним болтался из стороны в сторону пустой рукав гимнастерки. Мать бежала безвольно, семеня и чуть не падая. Но вот они настигли последний вагон, мужчина с трудом подсадил мать, а сам, держась за поручень, долго не мог запрыгнуть, его едва втащили.

А потом мать лежала рядом со мной, я смотрел на ее ввалившиеся щеки, прижимался к ней и с горьким страхом слушал ее шепот:

— Вот чувствую, что не доехать мне. Господи, на кого ты останешься… И сахар обронила, а ведь столько выстояла, столько выстояла…

Мы долго не могли уснуть в ту ночь. Она рассказывала об отце, о том, какой он добрый, работящий и как ему тяжело жить без нас. Говорила о людях, учила меня быть со всеми приветливым, чтобы каждому захотелось мне помочь. Я сознавал, что мама говорит со мной не просто так, и все сильнее чувствовал, как страшно даже подумать, что могу остаться один.

Нам еще долго пришлось ехать в Ишимбай. Дедушке Федору стало совсем плохо, тетя Глаша выносила его из вагона на руках — подышать воздухом. Дедушка то благодарно всем улыбался, то плакал, но не говорил ни слова. Умер он тихо, как заснул.

— Отошел, царствие ему небесное, — с легким вздохом, без горя сказала тетя Глафира и закрыла шапкой деду морщинистое лицо. Потом подняла его на руки и вынесла из вагона, точно на прогулку. Ваня тихо плакал, а мне было боязно и странно, что все так внезапно случилось, — был дедушка, играл с нами в охотников, улыбался, а вот и нет его теперь и никогда не будет. Из нашего вагона выносили с закрытым лицом еще кого-то.

Под конец пути заболела мать. Она лежала на спине, ничего не могла есть и только часто просила воды. Тетя Глаша давала ей чистый кипяток и мутную жидкость — настой на стеблях подорожника.

— Ты не беспокойся, сынок, — утешала меня мать. — Я-то поправлюсь. Важно, чтобы ты хорошо у меня ел. — И она старалась разделить нашу еду на две неравные порции — мне побольше, а себе поменьше.

— Перестань от себя отрывать! — сердито прикрикивала тетя Глаша. — Пацанов я и так не обижаю, а у тебя вон кости торчат. Что мужику-то своему привезешь?

Мать слабо улыбалась, кивала в мою сторону:

— Его привезу — и то счастье.

— Не велико оно, счастье, без матки. Ребятенок с хорошим-то отцом сирота, а уж с пьющим — совсем беда.

— Он бросит, я знаю. Он перестанет пить, когда мы приедем, ведь не бессердечный, — убежденно говорила мать.

— А коли так, держись, не поддавайся, — будто приказала тетя Глаша.

— Держусь, Глашенька. Ой, как держусь…

Мать и в самом деле держалась что есть сил, я это видел. Когда ей было больно, никто не слышал даже просто тяжелого вздоха; она закрывала глаза, сжимала тонкие посиневшие губы, впивалась сухими пальцами в платок или в край одеяла. Я понимал, что и мне нужно держаться изо всех сил, перетерпеть все: голод, стужу, неуют. И только тогда мы обязательно одолеем нашу невыносимо долгую дорогу, приедем в Ишимбай к отцу, к сытной хорошей жизни.