Читать «Чур, мой дым!» онлайн - страница 43

Когда мы прощались, учительница пообещала заходить почаще.

Однажды Анна Андреевна принесла чистый лист бумаги, чернила и ручку.

— Давай-ка напишем твоим родственникам письмо,

Я диктовал, она писала.

«Теперь он поправился, — дописала Анна Андреевна в конце письма. — Он очень любит вас и часто вспоминает. Напишите ему обязательно и постарайтесь забрать его к себе побыстрее».

Я не диктовал этих слов и удивился, как это учительница догадалась, что мне действительно больше всего на свете хочется вернуться в Ленинград, к родным. И опять я подумал, что вдруг она моя сестра. Я спросил:

— Вы никогда-никогда не знали мою маму?

— Нет, никогда не знала, — ответила Анна Андреевна и, как мне показалось, виновато дотронулась до моих волос. — Я жила совсем в другом районе, в центре города. Вот кончится война, и всех вас развезут по домам, я тоже поеду к своим.

Совсем поправился я только весной; как раз к тому времени кончилась война.

Вскоре в детдом начали приезжать родители и родственники детей. Каждый такой приезд тоже становился праздником для всех: устраивался прощальный ужин, а потом, после ужина, все садились посреди двора прямо на траву и в напряженной тишине слушали какого-нибудь солдата или офицера, или чью-то мать, отыскавшую своего ребенка.

Особенно мне запомнился моряк. Он был в бескозырке, на его груди поблескивали ордена и медали, а на щеке был глубокий и страшный шрам. Моряк говорил о войне, о том, какой она была тяжелой и кровавой. Нас он называл солдатами, героями, фронтовыми друзьями и всех благодарил за что-то, прижимая к себе своего худенького сына.

После таких встреч и разлук мы все ходили притихшие, не было ни драк, ни возни, ни веселых игр.

Детдом постепенно пустел.

Нетерпение и даже обида росли в каждом, кто еще не мог вернуться домой. Всем казалось, что где-то там, далеко-далеко уже началась жизнь, полная радости, о которой мы так мечтали, и нужно куда-то спешить, как-то действовать. И чем сытнее нас кормили в детдоме, чем лучше стали одевать, тем больше нам казалось, что надо спешить, надо рваться к себе на родину.

Все чаще случались побеги целыми компаниями и в одиночку. Но почти всех задерживали на станциях и возвращали обратно, и тогда уже совсем тягостной казалась жизнь в старой казачьей крепости, окруженной горами.

Я не пытался убегать. Ко мне приходили письма из Ленинграда. Родственники просили потерпеть и ждать вызова. От отца писем не было, и я не знал, где он, воевал или все эти годы сидел в тюрьме.

Каждый вечер, засыпая, я видел поезд, увозящий меня в прекрасное прошлое; когда просыпался, ждал того часа, когда покажется на дороге за высокими чугунными воротами старый почтальон-татарин верхом на лошади.

Прощай, детдом!

Однажды мы сидели у костра: Юра Абдулин, Клешня, Рыжий и я. Кузнечика уже не было с нами: за ним приехала мать, худенькая, некрасивая женщина. На ней были кирзовые сапоги, пилотка, а на выгоревшей гимнастерке красовались медали и орден. Мать Кузнечика была так взволнована, что обнимала всех ребят, плакала и каждого утешала: