Читать «Хроника великого джута» онлайн - страница 214

* * *

В начале тридцатых годов появилась новая народная поговорка:

Серп и молот –

смерть и голод.

* * *

Свидетельства казахстанцев…

Ветеран Великой Отечественной войны, кавалер ордена Александра Невского, Сасан Нургалиевич Нургалымов рассказывает:

– Родом я из предгорного аула Карагаш Аксуского района Талды-Курганской области. Отец мой был одногодком и товарищем Ильяса Джансугурова, с будущим поэтом они сидели за одной партой в начальном училище. В 1926 году отец умер, мать осталась с четырьмя детьми. А через два года, в 1928-м, наш дом конфисковали, скот увели, за исключением дойной коровы и лошади. Еле-еле вижу перед собой родительский дом – было мне тогда всего семь лет… Вскоре мы переехали в Аксу к родичам матери.

А 1932 год помню уже отчетливо. Голодный, холодный год, жрать нечего. В зиму народ стал вымирать. Гэпэушники ездили на санях по улицам, собирали мертвых. Обливали карболкой, керосином и сжигали. Останки сбрасывали с яров в реку.

Прикочевали к нам в район чубартаусцы, спасались от голода. Много их было, все вымерли. Осталась одна женщина. Бродит по опустевшим улицам, рвет на себе волосы и кричит непонятно кому: «Будь ты проклят! Будь ты проклят!…»

Однажды в студеный февральский вечер мы сидели дома. Мать варила похлебку из проса, а мы дожидались еды, прижавшись к печи. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату влетел тряпичный ком. Развернули тряпицы – там был ребенок, двух-трехмесячный мальчик. Мать выбежала на улицу, но за порогом было уже пусто. Малыша назвали Кудайберген – Богом данный. Мы боялись, что не сможем его выкормить, самим-то есть нечего. Вскоре его забрал 45-летний аульный кузнец, у которого с женой не было детей. Так они и вырастили подброшенного малыша; теперь он зоотехник в совхозе, отец семерых детей.

В начале 1933 года меня отвезли в Сарканд, в школу-интернат. Держали нас там на одной капусте, жмыхе и кипятке. Все ходили с раздутыми огромными животами, чем только не переболели. Учителям приходилось не лучше. Помню преподавателя по казахскому Абдрахмана Искакова. – опухший с голоду, он едва находил силы, чтобы вести урок. Особенно тяжко пришлось в марте – апреле. Выходишь утром на улицу, а по арыкам – закоченевшие трупы…

Потом занятия совсем прекратились. Целыми днями мы валялись на койках в общежитии, размышляя, где бы добыть еды. Старшеклассники разведали, что в подвале столовой хранится картошка. В небольшую отдушину никто из них не мог пролезть, заставили меня, самого младшего и тощего. Я испугался, но их заводила отвесил мне пощечину и пригрозил избить, если не полезу. Кое-как я протиснулся в дыру и по веревке спустился в подвал. С улицы сбросили бадейку. Намокшей и полугнилой картошки было совсем мало. Я передал наверх несколько наполненных бадеек, порыскал в темном помещении и нашел наполовину опустошенный бочонок е селедкой. Не успел засунуть пару рыбин в карман, как замок на двери загремел. В проеме показался кладовщик, одноногий старик с «летучей мышью» в руках. Ну, от него-то убегу, подумал я. А по ступенькам спускается пожилая повариха. Я присел за какие-то ящики, – они прошли рядом, ничего не заметив. Через мгновение я выскользнул на волю и перевел дух. Целых три дня мы варили картошку у себя в комнате и вместе с кусочками селедки поровну делили на всех…