Читать «Фантастика-1977» онлайн - страница 23

Оглушенный, разбитый, мокрый, я с трудом выбрался на отмель, пополз по песку. Под кручей на камнях лежали разбившиеся кони и всадники. Я попробовал встать, но не смог.

Вдруг кто-то тронул за плечо, я повернулся и увидел мокрую морду чубарого коня. Зубами, руками я вцепился в повод, перевернулся на спину.

Конь послушно пошел, поволок меня по луговой траве, и я снова увидел костры, хороводы, веселых и шумных людей.

Костры горели на покатной липовой горе, там, где всегда гуляли владимирецкие… Грустно и тонко, как ночной дрозд, пела берестяная дуда.

Вдруг стало тихо: люди увидели меня. Ко мне бросились парни, подняли на руки, понесли.

— Ливонцы, — с трудом выдохнул я.

Все парни были с оружием: в порубежье всегда ходят с оружием за стенами крепости. Кто-то оглушительно свистнул, и по лугу рассыпался тяжелый топот: военные кони всем табуном бросились к кострам, закружились, как вода в омуте. Парни смело бросались в этот омут, вскакивали на оседланных коней.

Меня понесли девушки. На щеку упала чья-то слеза, и я сам чуть не заплакал.

Лава с грохотом унеслась в огненную ночь, по полям покатился грозный раскатистый гул…

Я очнулся. Сон обрывался всегда не там, где нужно. Пели петухи, я понял, что уже скоро утро.

Я не увидел возмездия: как в ужасе убегали ливонцы, как, обманутые огнями, влетели в трясину, как отчаянно, «в пень» рубили их русские воины…

Тетя Проса, увидев меня на пороге, лукаво прищурилась.

— Опять сон расскажешь? Говори, говори…

Выслушав рассказ, хозяйка пытливо глянула на меня.

— А не сочиняешь ли ты часом?

Задумалась, негромко добавила: — О чем думаешь, то и снится. Наверно, ты наперво придумываешь сон, а потом смотришь его… Угадала?

Конечно, мои сны были просто грезами. Все началось еще в детстве. Шел второй год войны, стояла лютая и ветреная зима. Валенок у меня не было, в полях стреляли, мы с сестрой и братом совсем не выходили из дому. К нам тоже никто не приходил: дом стоял на отшибе, по крышу утонул в сугробах.

Читать я еще не умел, игрушек, кроме пулеметных гильз, у меня не было, по дому гулял холод, и почти все время я сидел на печи. С печи немного увидишь, да и смотреть было не на что.

Я лежал на печке, на красной, как знамя, подушке, смотрел на неоклеенный потолок. Узоры древесины мне казались то лесом, то озером, то пашнями и холмами.

Когда надоедало смотреть, я начинал грезить: представлял, как партизаны возьмут меня с собой, дадут маузер в деревянной коробке и увезут с собою в санях — рядом с тяжелым пулеметом.

Часто я представлял лето, как я бегу по траве, врываюсь в лес, а в лесу — забытое орудие со щитом. Я заряжаю орудие, бью через озеро по немецким машинам.

Грезы были легкими и летучими, как утренние облака тумана. Когда я болел, рядом со мной ложилась мать, рассказывала про свое детство, и я начинал представлять, что был тогда словно бы рядом с нею, бегал на мшары за ягодами, дразнил табаком гадюк, стрелял из тяжеленного шомпольного ружья.

Мать была партизанкой-проводницей. Часто она уходила, и в доме утверждался страх. Возвращалась мать только к утру.