Читать «Фаза мертвого сна» онлайн - страница 65

А главное, почему обрывается все внезапной вспышкой белизны, ослепительной и безжалостной? Вот я хватаю раскаленный воздух пересохшим ртом, не чувствуя ничего, кроме стремительного приближения к точке невозврата, за которой, наверное, только разрыв сердца и Вальхалла. Вот Нора ловит мой взгляд, хищно скалит зубы – над губой бисеринки пота, и ускоряется до немыслимой, нечеловеческой скорости, еще чуть и взлетит. И я уже ничего не вижу перед собой, не помню ничего, не знаю, даже пульса не чувствую, потому что весь я – этот пульс, колотящий во мне из последних сил. И кажется вот. Вот то, ради чего я родился. Ради чего все мы родились. Ради чего случился и этот мир, и любой другой. Мой личный большой взрыв. Рождение новой вселенной на месте бренного потного тела. И, кажется, я выгибаюсь, до боли сжимаю мягкую жаркую плоть, и, кажется, я кричу.

Но вместо немыслимого облегчения, мир вдруг вспыхивает ослепительным светом, небывалой белизной. И сон заканчивается, будто кто-то задернул его белой тканью. А я остаюсь – дрожащий, липкий, опозоренный больше, чем когда-либо. И никого вокруг. Только теткины шаги за стеной. Такие же тяжелые, как удары сердца, еще не успевший понять, что нас с ним оставили в дураках.

11.

– Так не считается! – кричал толстощекий Лешка, когда я первым добегал к качелям от подъезда, пока он еще пыхтел на лестнице.

– Это не считается! – утверждала учительница по геометрии, перечеркивая верное решение задачи из-за отсутствия дурацкого чертежа.

– Нихуя не считово, с-ка! – лениво сплевывал Лешка, выросший в гопоря Почиту, и отбирал мелочь, чудом выигранную у него в картишки.

И каждый раз я соглашался. Останавливался за два шага до качелей и ждал, пока Лешка притащит свое потное тело во двор. Делал работу над ошибками и чертил кривоватые схемы, чтобы исправить двойку на три с плюсом. Снова и снова соглашался играть в подкидного с Лешкой, пока он наслаждался моим страхом и покорностью. И деньгами моими тоже.

Если кто-то говорил мне, что не считается, я тут же переставал считать. Ну а считается ли за правду все, что произошло во сне, даже спрашивать не стоило. Нихуя не считово, с-ка.

Я прямо видел, как разлепляются для ответа толстые губы Лешки, который заметно схуднул, как только присел на ядреную соль, поливая ее «Балтикой» девятого калибра, жидкие усики топорщатся, зубы в толстом слое налета. Смачный плевок приземляется на мой правый ботинок, и все гогочут. А я стою – дрожащий, готовый разрыдаться от беспомощности.

Конечно, не считается! И пусть тело сладко ломит от усталости, пусть ноги подрагивают, а живот сам втягивается под ребра изнывая от воспоминаний. Ничего не было. Просто сон. Сколько их было таких? Жарких, стыдных, влажных. И что? Каждый из них считать за победу, а не унижение?

Вот только хрен бы там, дорогой мой друг детства. Не в этот раз. Усталость была настоящей, и сладкая ломота, и ощущение крайней степени опустошения. Я чувствовал Нору на себе, я чувствовал себя в ней. Ладони помнили прохладный бархат кожи, на языке остался вкус дыма ее волос. И запах. Сладковатый, тревожный, манящий запах. И жадная тьма между ее коленей.