Читать «Учение об уголовных доказательствах» онлайн - страница 10

Определение второе

Внутреннее убеждение как мерило уголовно-судебной достоверности означает, что последняя обыкновенно есть только нравственная очевидность, т. е. та высокая степень вероятности, при которой благоразумный человек считает уже возможным действовать в случаях, когда судьба собственных и самых высших его интересов зависит от решения вопроса о достоверности фактов, обусловливающих самый акт решимости.

Основания

В нашем определении судебно-уголовной достоверности внутреннее убеждение выставлено мерилом достоверности фактов, на которых судебный приговор должен основываться. Термин "внутреннее убеждение" нами применяется как общеупотребительный. Принцип внутреннего убеждения, во-первых, характеризует судебно-уголовную достоверность как нравственную очевидность и, во-вторых, определяет характер отношения законодательства к уголовным доказательствам.

Отделение первое

Внутреннее убеждение как мерило уголовно-судебной достоверности.

Основания внутреннего убеждения

Каковы бы ни были различные виды уголовных доказательств, но мы составляем себе убеждение о событии, имевшем место в прошлом, или на основании полного доверия к показаниям людей (подсудимого, свидетеля, автора письменного документа), или же на основании заключения о связи какого-либо вещественного факта с factum probandum, составляющим предмет исследования. Поэтому для точного уяснения оснований внутреннего убеждения, необходимо изложить в чем заключаются причины нашего дoвеpия к свидетелям и к вещественным фактам.

а) Доверие к свидетельским показаниям

Необходимость пользоваться показаниями людей, необходимость принимать их за истину есть такое первостепенное условие как частного, так и общественного быта, что без доверия с одной стороны и правдивости с другой немыслима была бы самая первобытная, самая несложная человеческая жизнь. На каждом шагу, в жизни, мы нуждаемся в правдивых показаниях людей, и если люди часто лгут, то еще несравненно чаще говорят правду. На каждом шагу в жизни, мы вынуждены обстоятельствами оказывать доверие человеческим показаниям, и если мы часто проверяем их, то еще чаще принимаем на веру. Житейский опыт показывает, что, в общем, наклонность людей говорить правду сильнее наклонности лгать и что наклонность доверять человеческим словам так могуча, что первое наше движение клонится к доверию, а только последующая к критике. Высокое значение правдивости человеческих показаний трудно преувеличить; вся человеческая культура имеет основною целью сделать людей правдивыми, ввести истину в человеческое сознание и жизнь. Ложь есть самый гнилой продукт человеческой испорченности; а лживость самый печальный вид упадка нравственной личности. Стремление верить человеческим показаниям вытекает из нашей природы; равным образом, правдивость в слова и есть непосредственная потребность человеческой души. У английского философа Рида мы находим превосходную страницу об этих двух наклонностях человеческой природы. "Мудрый и всеблагий творец мира, желавший, чтобы человек жил в обществе и получал наибольшую и важнейшую часть своих знаний от ближних, вложил для этой цели в его природу два важных начала, которые всегда согласуются друг с другом. Первое из этих начал есть наклонность говорить правду и пользоваться в языке знаками, которые самым точным образом выражают наши чувства. Действие этого могущественного начала распространяется даже на лжеца, ибо если он солжет один раз, то скажет правду сто раз. Правда есть то, что прежде всего представляется душе; сказать эту правду прямая наша обязанность. Для того, чтобы сказать правду, не нужно ни искусства, ни науки, ни искушения, ни мотива, требуется только одно не насиловать естественного стремления нашей природы. Напротив, ложь есть насилие над душою, рвущеюся выразить истину, и нуждается даже у людей совершенно испорченных в каком-нибудь мотиве. Люди говорят правду естественно, просто, как едят хлеб, потому что есть аппетит; но говорить ложь, значит принимать микстуру, что делается для какой-нибудь цели, другим путем недостижимой. Если мне возразят, что нравственность и общественный интерес достаточные мотивы для того, чтобы люди уважали правду, и что, следовательно, если они говорят ее, то из того не следует, что они побуждаются к тому каким-то природным и первоначальным качеством, то на это я возражу следующее. Во-первых, политические и моральные соображения не имеют влияния на человека до наступления возраста, когда начинают размышлять и рассуждать; между тем опыт показывает, что дети говорят неизменно правду гораздо ранее наступления этого возраста. Во-вторых, когда мы руководствуемся каким-нибудь моральным и политическим соображением, то обыкновенно сознаем это, вocпpинимаeм это нашею мыслью. Между тем, разбирая свои действия самым внимательным образом, я не замечаю, чтобы, высказывая правду, я руководствовался каким-нибудь мотивом моральным или политическим. Я сознаю, что правда у меня всегда на устах, что она рвется наружу, если я не удерживаю ее насильно. Чтобы она сошла с уст моих, не нужно ни добрых, ни дурных намерений, нужно только одно: не иметь никаких особых целей, никаких планов. Конечно, могут существовать большие искушения, слишком опасные для принципа натуральной правдивости, не укрепленной правилами чести и добродетели; но где нет подобных искушений, мы говорим правду по инстинкту. А этот инстинкт и есть именно то начало, которое я пытался разъяснить. При помощи этого инстинкта образуется действительная связь между нашими мыслями и словами: последние делаются знаками первых, чего без упомянутого инстинкта не могло бы быть. Правда, эта связь разрывается в каждом отдельном случае лжи и двусмысленности; но таких случаев сравнительно мало; они, конечно, ослабляют авторитет человеческих свидетельств, но не разрушают его.