Читать «Укрывшиеся под светом Сталина» онлайн

«Он принял Россию с сохой, а оставил ее с ядерным оружием», — эта фраза Черчилля о Сталине общеизвестна. Можно подумать, что речь идет о каком-нибудь технократе, озабоченном только материальной модернизацией своей страны. Но пытаясь расшифровать загадку личности величайшего диктатора XX века, мы почему-то забываем: почти три десятилетия во главе СССР находился сугубый гуманитарий — специалист по богословию и древним языкам. Хоть и без диплома, не полученного по причине изгнания из Тифлисской семинарии.

Для лидеров ушедшего столетия такое образование — редкость. Черчилль — выпускник кавалерийского училища. Последний русский царь Николай II и германский кайзер Вильгельм II — тоже профессиональные вояки. Ленин и Керенский — юристы. Некоторым исключением на этом фоне выглядит только главный антипод Иосифа Виссарионовича Адольф Гитлер — «человек искусства», художник-любитель, в юности мечтавший поступить в Венскую академию живописи, но так и не преодолевший пропускной барьер.

Над неоконченным духовным образованием Иосифа Джугашвили я бы подсмеиваться не стал. В дореволюционных российских семинариях учили хорошо. В курс подготовки входили древние языки — латынь, греческий и иврит, необходимые любому толкователю Библии. Это объясняет, почему на закате жизни к удивлению всех Сталин разразился трактатом по вопросам языкознания. «Что он в них понимал?» — подшучивали публицисты перестроечной эпохи, забывая, что их знания в этой области равнялись нулю.

Сталин отучился в Тифлисской семинарии пять лет и был исключен отнюдь не из-за неуспеваемости. Причина его «отлучения от церкви» — увлечение марксизмом. В современных анкетах о своем образовании он мог бы с полным правом писать — «неоконченное высшее». Но это было такое «неоконченное», которое позволяло на равных общаться с приехавшим в сталинскую Москву 1937 года Лионом Фейхтвангером!

Однажды я поймал себя на мысли — несмотря на всю жестокость эпохи, при Сталине уцелело почти все наиболее талантливое, что было в СССР в науке и искусстве. Поначалу это наблюдение показалось мне диким. «Кремлевский горец» просто по роли своей в общественном сознании был обязан выкашивать все вокруг своим кинжалом, а на практике, совершенствуя механизм репрессий, он от него же и спасал своих «любимчиков», которые неизменно оказывались наделенными каким-то редким талантом. Воистину образ Воланда недаром родился в мозгу писателя именно сталинской эпохи! Сталин оказался Воландом не только для автора «Мастера и Маргариты», но и для Шолохова, Алексея Толстого, Бориса Пастернака, Евгения Тарле, маршала Рокоссовского, Остапа Вишни, Александра Куприна… Этот список можно было бы продолжать до бесконечности.

Как-то один из моих приятелей-историков спросил: «А ты уверен, что Булгаков не придумал звонок Сталина? Что это не легенда, которую он везде о себе распространял? Кто, в конце концов, слышал этот разговор, кроме их двоих?» Тем не менее я уверен, что легендарная беседа вождя и писателя не придумана. И не только потому, что ей предшествовало письмо Булгакова советскому правительству, в котором он прямо называет себя «единственным в СССР литературным волком», но и потому, что подобные истории стандартны для сталинской манеры общения с интеллигенцией. Случай Михаила Афанасьевича — не исключение, а всего лишь демонстрация действующего правила. Когда надо (или когда хотелось), вождь сам шел на диалог. Он любил «волков». Волки куда интереснее, чем прирученные псы.