Есть два дерева — лавр и секвойя,чья листва зелена и суха.Есть три времени — время покоя,время памяти, время греха.Ветви ивы висят, словно плети,лёд стеклянным звенит бубенцом.Существуют три встречи на свете —с мужем, сыном и блудным отцом.А четвёртая смертной стрелоюв камень бьёт, на котором стоим,и уводит от Дафниса Хлою,и сшивает стальною иглоюдушу старости с детством твоим.
* * *
Всё в природе приходит в движение,и выходит в лесу на амвониерей, запрещённый в служении, —потерявший величие клён.Где восторг его, трепет, свечение?Где священной листвы ремесло?Золотое его облачениепотемневшей водой унесло.Мы тоже заплакали, только ведьзаключённая в теле душавсё твердит, что последняя проповедьнесказанно была хороша.
* * *
Берёз священная эротика,дождя осеннего елейи пламенеющая готикапирамидальных тополей.Дрожащей рощицы осиновойоглядка на романский стильи старой лампы керосиновойкоптящий, как всегда, фитиль.И клёны византийской роскоши,и жалобы китайских ив,что ясень у деревни Ростошилиствой торгует на разлив.
* * *
Очертания душ я ищу в облаках,чтобы шелест земной затаился, притих.Заседает в ветвях воробьиный конклав.Спрятал в пёрышки клюв воробей-еретик.Каждый день в половине восьмого утраворобьиное дерево — грецкий орех —начинает звучать, выдавать на-гораворкование, свист, щебетание, смех.Этот щебет напомнил мне форму бровейСуламифи и губ её алых изгиб,но на ветке сидит еретик-воробейи с сочувствием смотрит на пастбище рыб —голубой водоём, где гуляют вдвоёмкраснопёрка и линь среди рыбьих отар,где они затаились в молчанье своёмна военном параде супружеских пар.
