Читать «Ужель та самая Татьяна?» онлайн - страница 56
Клементина Бове
Ответа нет.
Лишь буквы мёртво смотрят вдаль.
Проходит время, остаётся лишь печаль.
И он надел свою печаль как капюшон,
И по широким улицам пошёл,
Печаль сера, кусается как шерсть,
Не оглядеться, вдаль не посмотреть,
Так дёргает за волосы, схватив за глотку,
Как некомфортно – боль, экзема иль щекотка,
А по ночам на столике ночном
Лежит печаль и говорит: «Уснём?»
Он на неё глядит, не может спать.
А утром снова ей:
Евгений, хоть в остервененье,
Но искушён в таких делах
И знает: дни печали сочтены,
Как и всего на свете. Капюшон
Сперва с краёв обтреплется немножко —
Кайма прорвётся, и полезут волоски, —
Хоть как реснички волоски тонки, —
Моль вечности догложет остальное,
И час пробьёт, и капюшон спадёт,
На улице иль дома, как придётся, —
Отрепья старые любви непережитой.
Но предпочёл бы он процесс ускорить,
потому что в этом капюшоне печали у него очень уж дурацкая рожа,
и он всё время говорит себе: что за чёрт, да ведь у меня с ней ни разу и не было, – так что же;
почему же эти тенёта держат его так крепко? О, поскорее, безымянные глодатели шелков, распускающие петли печали;
нельзя ли мне освободиться пораньше? а лучше прямо сейчас. Что вы за лентяи такие – мало того что так медленно работаете, так вашего прихода ещё и ждать нужно…
Ждёт-пождёт он до апреля.
Но в апреле ни одно
Не вылезает волокно.
А вот и май! Проснувшийся Париж
Выплевывает в небо птичьи стаи,
А нераскрытые каштановые почки
Висят как серьги изумрудные природы…
Евгений, выйдя прогуляться, видит,
что юбки девушек короче стали.
Как много длинных ног!.. И все такие
Горячие и юркие, как змейки.
Не слишком это радует Евгения;
но тут заметен знак выздоровления.
Ещё он носит на себе доспех,
хоть и разбит был под орех,
ещё ему приятно отупение
несчастнейшего в мире… Но терпение
к концу подходит; было б слишком рано
По барам прошвырнуться – но забыть,
Что жизнь не удалась,
и не ханжить, —
Использовать весенний шанс, быть может…
Пусть та ж печаль опять его изгложет, —
Но тот костяк, что звался им, не пуст, —
Он ожил, встрепенулся, полон чувств!
Так что ж? Долой остатки сожалений!
Насвистывает песенку Евгений:
Эй! от любви гори,
да не сгорай!
Играй же громче, музыка!
Играй!..
А в это самое время
В Библиотеке Святой Женевьевы —
Во чреве кита стеклобетонного, в изящной нише под арками благородными,
Среди студентов, раздавленных локомотивами солнца, для которых препятствие в виде тонкого оконца – ничто: вот и раскладывают они окна на ослепительные жаркие солнечные огни;
Татьяна пыталась сосредоточиться.
Пред ней пузатый том, а в нём статьи – как будто ни о чём.
«Рассеиваемый пуантилистской сверхпамятью, полихромный и искрящийся пейзаж придаёт дополнительный стимул, а точнее – приводит то, что мы видим на картине, к синэстезии».
Книга напоминает ей ведёрко с морепродуктами. Оно опрокинулось, и теперь фразы расползаются как дряблые жирные моллюски; она не в силах даже раскрыть раковинку и вытащить из неё мясо.
