Читать «Тополь цветет: Повести и рассказы» онлайн - страница 93
Марина Александровна Назаренко
«Взяла моду ругаться, — уже про себя думал он неодобрительно, — и правда, поди, знаменитость. Ну, выпил твое красное, выпил… Но ведь я не Юрка! Это ты можешь на Юрку лезть!.. Вон там, как на гору взойти, встрела Марфа Алевтину с ландышами. И пошла катавасия, передряга эта… Ну что, если и спит с нею? А он вот такой. Да… Может — полюбил ее. Али пожалел?..»
подхватил он хвост песни, звучавшей в нем, пропел встречу ветру, но тут же, осердясь за назойливость, оборвал…
— А-а, — проговорил он вдруг и выругался, — а про себя ничего не помнишь? Как в санях-то, в розвальнях-то, с Бокановым?
Степан сам выносил тулуп, когда поехали на мельницу — он-то очень ясно помнил. После войны плохо было с хлебом, зерно вертели в ступах — высокая деревянная ступа стояла на мосту, и пест в ней на пружине ходил. А то ездили на мельницу за двенадцать километров. Боканов и сговорил ее тогда. Целый день ездили. Вечером Степан вышел на лай собаки, а собака уже и лаять перестала, повизгивала довольно. Глядит — а за крыльцом лошадь, и занесло ее снегом уже, хотел сбежать с крыльца, да вдруг ударило по сердцу: тулуп шевелился, ворочался… Эх, как спрыгнул он, не помня себя от ярости… Безрукий — тот убежал, на другой день Юрка шапку его у собаки в будке нашел, Степан все же задел по шапке. А она-то, Танюшка, все ползком, падала и ползла, падала и ползла. Он догнал, надавал по бокам.
Потом показывала синяки, плакала, говорила — чует, ребро треснуло, хотела к медичке идти, да детей пожалела — ведь взяли бы его… Прощения просила. «Сама не знаю, зачем поддалася, он все говорил „выручи“ — они с Иришкой-то месяц, как поругались».
— А-а, пожалела? — взревел он, задыхаясь в знобящей измороси. — Жалельщица какая, выручательница. А Юрка, может, тоже жале-ет?
Он вдруг вспомнил, как когда-то она прижималась к нему, скидывая рубашку, удивляя непотребной, казалось, смелостью ласки. И часто днем, не понимая, зачем женился на ней, ночью знал, что только так и мог жить. Потом эта непотребность сама собою кончилась, и, желая порой ее, он стыдился и довольствовался покорностью усталой, замученной работой и семьей женщины. Сейчас, вспоминая тот крутившийся в розвальнях тулуп, он запоздало рычал: «Знаю я тебя, сука, какая ты жалостливая…»
Редкие машины обгоняли Степана, вырывая из ночи черно блестевшую, обледенелую полосу. Впереди над лесом занималось мутное зарево, как от месяца.
Отрезвляюще пришло понимание, что с тех самых пор и кончилась дружба их с Бокановым. Никто не знал. Ирка не знала. «Татьяна зря словечка не бросит. Татьяна — баба умная… Но-но! — поднял палец Степан. — Я, может, и Серегу приваживал — знал, не польстится. Да и ей он не нужен. Насколько моложе-то…»
И вдруг подумал, что настолько же, насколько Юрка моложе Алевтины. И вдруг — уж ни на что не похоже! — почудилось, что в Алевтине и Татьяне живет нечто совсем одинаковое. И что-то страшное и тоскливое стало хватать его грудь. Он скользил все больше и больше. Волчок забегал наперед, путался под ногами, Степан ругался, правил к середине, а его сбрасывало на сторону. А в ушах звенело, свистело — не продышать.
