Читать «Том 4. Выпуск 2. Эпоха Михаила Федоровича Романова» онлайн - страница 73

Итак, московское правительство употребляло все меры собрать новую рать и денежную казну для нее, а царь посылал воеводам указы соединиться и спешить под Смоленск на выручку Шеина; но никто из них не двигался к нему на помощь и все продолжали сидеть в своих сборных пунктах. Черкасский с Пожарским все еще стояли в Можайске. Естественно, поэтому является обвинение их в умышленном нерадении и предположение вообще какой-то интриги со стороны бояр, которые будто бы мстили Шеину за его оскорбительные для них слова при отпуске в поход и совсем не желали выручать его из беды.

Но такие обвинения и подозрения, если бы даже справедливы были отчасти, не могут вполне объяснить дело. Пожарского, по всем данным, следует выгородить из ответственности, потому что второй воевода был подчинен первому и мог играть видную роль только при начальнике добродушном и нечестолюбивом (как это иногда встречалось прежде); не таков был Мамстрюкович, самолюбивый, неподатливый, «тяжелого нрава». Но и его бездействие истекало не из личного характера или нерасположения к Шеину. Мы видели, с какою медленностию и в каком малом числе собирались ратные люди; а эту медленность, в свою очередь, нельзя приписывать боярской интриге. Помимо вообще мешкотной процедуры московских сборов, тут действовали нравственные причины. Некоторое одушевление, проявленное служилыми людьми в начале войны, совершенно исчезло вследствие наступивших неудач, главным виновником которых был Шеин; очевидно, не интрига боярская ему мешала, а вызванные им к себе нелюбовь и недоверие; кому же была охота спешить на помощь старому и неисправимому самодуру. Большая часть новой рати составлялась все из тех же людей, которые уже служили под начальством Шеина и толпами от него бежали. Они имели право думать, что такого воеводу не спасешь, а только сам погибнешь. Узнали его теперь и те бояре, которых назначили под Смоленск к нему на выручку. И возможно, что они представляли себе такой оборот дела; положим, дойдем до Смоленска; тут Владислав всеми своими силами обрушится на русскую помощь, а Шеин будет равнодушно смотреть из своего табора на поражение этой помощи и не двинется с места или вышлет ничтожный отряд. Образ его действия, конечно, в то время был уже достаточно известен благодаря многочисленным беглецам, которые не только не скрывали правды, а в свое оправдание могли и преувеличивать, если только возможно было преувеличить что-нибудь в недостойном поведении Шеина.

Затем ответом на обвинения могут служить цифры. В течение войны с поляками, как говорят современники, выставлено было всего до 100 000 человек; положим, это число преувеличенное, и возьмем 80 000. Из них половина, т. е. не менее 40 000, и притом отборная, отправлена под Смоленск (принимая в расчет подкрепления). Сюда входили иноземцы и полки иноземного строя, в количестве от 16 до 17 тысяч солдат и рейтар (десять полков пеших и один конный). Но Шеин сумел растратить эти силы без пользы для дела. Да и теперь в его обозе скучено было около 20 000, оставшихся от этой отборной рати. А у Черкасского с Пожарским, как мы видели, царского дворового войска, несмотря на все меры, собралось в Можайске едва три сотни с половиною. Хотя это была гвардия хорошо вооруженная, но не особенно привычная к бою, к перенесению военных трудов и лишений. Вместе с другими, притом отнюдь не отборными ратными людьми (большею частим даточными крестьянами от монастырей), по наиболее достоверным данным, у этих воевод всего-навсего собралось от 4 до 5 тысяч человек; да в Дорогобуже находилось тысячи две. Если бы им удалось соединиться с Одоевским и Куракиным, то, может быть, у них набралось бы для похода до 10 000. Но с таким сравнительно небольшим войском трудно было выступить под Смоленск; ибо неприятели не дремали и отнюдь не предоставляли им свободу действия; а наоборот, вынуждали сообразоваться со своими действиями. Король, конечно, знал о собиравшейся в Можайске новой рати, назначавшейся на выручку Шеина, а потому 22 ноября отрядил польного гетмана Казановского и Александра Гонсевского. Они стояли в Семлеве, недалеко от Вязьмы, загородили дорогу к Смоленску и сторожили русских воевод, находившихся в Можайске. Конные разъезды их, предводимые поручиками Левицким и Стефаном Чарнецким, доходили почти до Можайска. Захваченные при этом пленные поляки показывали, что у Казановского и Гонсевского до 5000 польского войска и до 3000 запорожцев. Может быть, в действительности у них было несколько меньше. Во всяком случае, Черкасскому и Пожарскому предстояло разбить их отряд прежде, нежели добраться до окрестностей Смоленска. А разбить их в открытом поле было нелегко с теми силами, которые имелись под руками. Пленные и лазутчики доносили, что, кроме названного отряда, на Украине собирались войска поляков и запорожцев для вторжения в Северщину, под начальством князей Иеремии Вишневецкого и Жеславского. Конечно, энергичный, предприимчивый воевода мог бы все-таки сделать что-либо для диверсии или развлечения польских войск под Смоленском вместо того, чтобы сидеть в Можайске и чего-то ожидать. Но таковым воеводою не был Мамстрюкович Черкасский. Так он и просидел здесь до самого окончания войны, несмотря на все присылаемые из Москвы увещания, чтобы он «с товарищи, прося у Бога милости, со всеми ратными людьми, с нарядом и запасами шел к Вязьме, Дорогобужу и Смоленску и над польским королем промышлял».