Читать «Татьяна» онлайн - страница 166

– И что же, не жить что ли?

– Жить не грешить.

– Ишь! А сама так живешь?

– Нет. – И так вздохнула при этом, что ни у кого, даже у Бочки, не возникало желания ни цепляться к ее словам, ни ерничать над ними, ни подковыристые вопросы задавать.

Богомолке тут было хуже всех, она очень хотела родить, но в очередной раз выкинула. Детей у ней было трое, а беременностей – семь, все четыре выкидыша сопровождались сильными болями и огромной потерей крови.

После того „нет“ и вздоха Богомолка добавила:

– Вот, завидую вам, а хуже зависти нет греха.

 Аж вскинулись три девки разом, – и Язва, и Бочка, и Доска:

– Нам?! Завидуешь? Это чему же?

– Крепости ваших придатков.

Девки прыснули – нашла, мол, чему завидовать, хотя, наверное, этому можно было завидовать, про себя Доска говорила так:

– Уж раз запечаталось во мне – на канате не вынешь.

– И много раз канатом пользовалась? – Спрашивала, похохатывая Бочка, закусывая водку сигаретным дымом.

– Не упомнишь, – отвечала Доска, закусывая громким ухвыдохом.

Богомолка лежала все время, вставать ей запретили, и все спрашивала: ушел из-под окна ее муж или нет. Нет, не ушел. Все три девки только головой покачивали, на него глядя, ну чего теперь тут торчать, все уже, все сделано, ничем не поможешь, да и чем ты, мужик, тут вообще мог помочь бы. А Доска вдруг подумала, что завидовать бы не придаткам надо, а мужику вот такому: чуть не плачет, вон стоит, поди и ухо свое к животу Богомолкиному приставлял, как, мол, там шевелится? А у Богомолки и рот до ушей. У Доски тоже хахаль есть, в благодарность за аборт достал ей диск „Би-джис“, и она видела себя уже пляшущей. Пока Богомолкиного мужика не увидала. Мокнет стоит, но не уходит.

– Машк, неужто вам троих мало? – говорила Бочка. – Я одну-то свою иной раз утопить готова. И какая в них радость, морока одна...

– И в церковь ходишь?! – воскликнули разом все три девки, когда разговорились с ней в первый день ее появления. Тогда все трое, узнав, как она мучается, сохраняясь, решили ее обстругивать под свою мерку, – не валяй дурака, свое здоровье дороже.

Тогда и возникло, всколыхнулось и залетало по палате это слово – убийство.

Все трое сначала обалдели от возмущения и взгомонились:

– Да в нем, в трехнедельном нет еще ни хрена, какое убийство!..

– А мне сама врачиха посоветовала...

– А я уж четверых абортировала, что ж я по-твоему?..

Маша не спорила, не доказывала, не осуждала, смотрела только перед собой.

– Ух и гляделы у тебя язвенные!.. – сказала тогда Язва и рассказала, как она третьего „оформляла“, когда срок на аборт просрочила.

– Со стола пришлось прыгать, так засел, подлец, что ни в какую! Раз тридцать прыгала, пока не почувствовала, ага, подвигается! пошел!.. Пора звонить.

– А почему родить не захотела? – спросила тогда Маша.

– Да на кой ... он нужен! Нищету плодить.

Чувство омерзения от таких рассказов и постоянной матерщины прошло у Маши быстро. Ей стало очень жаль девок. Но и жалость быстро прошла, она перестала замечать их, стараясь находиться наедине с молитвой. Это заметила, почувствовала Алешина мама, когда сегодня появилась здесь. Такое же вот лицо отрешенное и заплаканное промелькнуло там... когда сына своего тащила от надписи той, сквозь молящихся теток, одна вот сфотографировалась. А может она и была?