Читать «Там, за облаками...» онлайн - страница 5

Ему она казалась похожей на мать, на молодую еще, ту, какой он смутно запомнил ее по старому фотоснимку, рыжему, на глянцевом тяжелом картоне. У нее были темно-русые косы, и от каждого ее шага возникал в тишине детдомовской спальни и долго не таял звон такой тихий, тонкий и нежный, что, непонятно отчего, хотелось заплакать. Но ему, мальчишке, плакать было не с руки, и он об этом никогда никому так и не рассказал…

Утро стояло за окнами родниковой водой. Тихая еще утренняя земля была словно бы принакрыта тончайшим хрустальным куполом. Там, в глубине этого до неуловимости тонкого стекла, рождался скользящий свет — то золотистый, то нежно-голубой или как бы пересыпанный серебряными блестками: то вдруг словно бы невидимый ветер раздувал невидимый костер, и тогда небо на востоке начинало жарко алеть. Беззвучным водопадом лился в распахнутые окна утренний свежий воздух, пахнувший ветром с далеких, скрытых неясным горизонтом полей, и свежесть эта, и праздничная чистая глубина зарождавшегося дня обещали удачу.

Он знал: чепуха все эти приметы, и подшучивал над теми из летчиков, кто не любил вылетов по понедельникам, пятницам и по тринадцатым числам; знал, что удача приходит только тогда, когда очень хочешь и работаешь для того, чтобы она пришла. Но эту единственную свою примету берег. Она была для него больше чем просто примета. Она была памятью детства.

Гордеев вспомнил давнее-давнее утро в детдомовской спальне и как он проснулся тогда раньше всех, испытывая непривычную, сладкую и пугающую одновременно, радостную решимость: в это утро он сказал себе окончательно и бесповоротно, что не будет ему жизни, если не будет в ней неба и самолетов — таких, какие видел он на множестве плакатов на улицах, на каждом шагу — было тогда начало эпохи великих чкаловских перелетов…

Он шел к своему небу и к своим самолетам с недетским упорством рано ставшего взрослым человека, понимающего, что, кроме как на себя самого, ему не на кого больше надеяться. Наверное, потому он и сумел добиться своего — и в одно прекрасное утро увидел в зеркале бледного от счастья курсантика в новенькой «авиаторской» диагоналевой гимнастерке…

В тридцать восьмом году Гордеев вышел из Балашовской школы летчиков пилотом, имея на руках все отличия, какие он, курсант, мог тогда получить. Церемония выпуска — так запомнилось ему — пришлась на солнечное и спокойное утро. И с тех пор дни, начинавшиеся вот такими рассветами, как бы распахнутыми навстречу и прозрачными до дна, стали для него его собственной приметой удачи.

В сорок третьем году он чуть было всерьез не начал верить в магическую силу примет.

Утро было тогда такое же просторное, но, в отличие от сегодняшнего, окрашено скупо, только в три цвета: черные стояли леса, холодная желтая заря лихорадочно тлела над ними, и над всем этим безмолвное и пустынное небо было окрашено свинцовым цветом тревоги.