Читать «Там, где шумят михайловские рощи» онлайн - страница 21

За купанием следовал завтрак. Арина Родионовна приносила в кабинет кофе, простую деревенскую снедь — яйца всмятку, масло, чёрный хлеб, печёный картофель, до которого поэт был великий охотник. Когда пресная пища надоедала, Пушкин просил брата прислать «горчицы и сыру», «что-нибудь в уксусе».

Сразу с утра, не одеваясь, в халате поэт принимался за работу. Работал подолгу. Затем одевался, обедал и отправлялся гулять.

Костюм носил обычный — сюртук, сорочка, шейная косынка, панталоны, шляпа. Но иногда наряд его менялся. Он надевал красную рубашку с кушаком, широкие штаны, большую белую шляпу, которую привёз из Одессы. Таким его видели на деревенских гуляньях, в Святых Горах на ярмарке.

Подобный наряд носил в деревне и Онегин:

Носил он русскую рубашку, Платок шелковый кушаком, Армяк татарский нараспашку И шляпу с кровелю, как дом Подвижный. Сим убором чудным, Безнравственным и безрассудным Была весьма огорчена Псковская дама Дурина, А с ней Мизинчиков…

Из окончательного текста романа строфа эта ушла. Но интересно заметить, что псковская дама Дурина и Мизинчиков существовали в действительности. Дурина — соседка Пушкина по Михайловскому. Мизинчиков — псковский помещик Пальчиков. Очевидно, их, как и прочих окрестных помещиков, чрезвычайно шокировал простонародный костюм Пушкина. Алексей Николаевич Вульф рассказывал, что, увидев Пушкина на ярмарке «в русском платье», весь новоржевский «бо-монд», то есть «высший свет», приезжавший в Святые Горы закупать вино и сахар, был «весьма… скандализирован».

Гулял Пушкин во всякую погоду, пешком или верхом.

Страсть к ходьбе он сохранил на всю жизнь.

Снова, как в юности, бродил он по лесам и полям, по пустынным берегам озёр и Сороти, обдумывал строфы «Онегина», сцены «Бориса Годунова». Иногда останавливался и громко вслух произносил сочинённое.

Встречные крестьяне изумлялись. «Иду я по дороге в Зуево (Михайловское), а он мне навстречу, — рассказывал один, — остановился вдруг ни с того ни с сего, словно столбняк на него нашёл, ажно я испугался, да в рожь и спрятался, и смотрю; а он вдруг почал так громко разговаривать промеж себя на разные голоса, да руками всё так разводит, — совсем как тронувшийся…»

Громкая декламация на пустынном берегу озера пугала гнездившихся в камышах диких уток.

…Тоской и рифмами томим, Бродя над озером моим, Пугаю стадо диких уток: Вняв пенью сладкозвучных строф, Они слетают с берегов.

Рифмы «томили» Пушкина и во время верховых прогулок. Однажды, когда друзья поэта восхищались сценой у фонтана из «Бориса Годунова», объяснением самозванца с Мариной Мнишек, Пушкин рассказал, что первоначально, по его мнению, эта сцена была несравненно лучше. Он сочинил её, возвращаясь верхом из Тригорского. Но приехал домой и не смог сразу записать. В банке из-под помады (она служила чернильницей) высохли чернила.