Читать «Сцены из лагероной жизни» онлайн - страница 5

— Собаку сюда, быстро! — командует Сухотерин.

Через несколько минут солдат с собакой уже стоит у крыльца. Собака рвётся с поводка и громко лает. Бригады, воспользовавшись хипишем, сбились в кучу, но все молчат, все на расстоянии и наблюдают.

Солдат почему-то уперся и не хочет спускать собаку на человека. Он подчиняется своему, а не лагерному начальству.

— Забери у него собаку! — приказывает полковник прапорщику. — Стоит, понимаешь, сопли распустил тут! Иди (слово «иди» вырывается рыком) на хуй (слово «хуй» как раскат грома, поражающий волю) отсюда, щенок!!!

Прапорщик берет поводок из рук растерявшегося или жалостливого солдата и пускает собаку к ящику. Поводок пока еще совсем не отпущен.

Нечеловеческий вопль рвет морозный воздух, все морщатся и отворачиваются.

— Давай! — кричит Сухотерин. — Давай!

Прапорщик не спускает собаку, но кричит в узкое пространство:

— Вылазь, гад! Вылазь по-хорошему, загрызет! Себе хуже сделаешь, учти… Вылазь, говорю!

Собака бешено лает и рвется из рук.

— Ма-а-а-ма-а-а!!!

Второй вопль «бьет» сильнее первого, и по запуганым рядам бригад проносится недовольный гул.

Сухотерин тут же подскакивает к первой стоящей четверке и наотмашь бьет кого-то в лицо, тот не падает, но летит на задних.

— Руки по швам, ну!!!

Ряды быстро шевелятся, и через мгновение все четверки ровнехонько стоят на плацу.

— Продолжайте развод, — командует полковник Сухотерин.

Собаку оттаскивают, и зеки проходят к воротам.

* * *

В стационаре Жору Утюга никто не видел, в больницу же таких не возят…

Его звали Витя

Его звали Витя. Вчера ему исполнилось ровно двадцать лет, а сегодня я пишу этот рассказ, и слезы медленно текут по моим щекам, сильно режет в глазах.

Мне нельзя плакать, ибо в будку, где я пока один, нет-нет кто-то заходит… Я должен уложиться в час, в один час, и, видит Бог, я уложусь в него, даже если время потечет в два раза быстрее. Я сделаю это, ибо уже задыхаюсь, а сердце отказывается работать, как прежде, оно слишком много повидало и знает, оно видит твоими глазами, Господи, и я шепчу, шепчу про себя: «Не приводи сюда никого хотя бы час, Боже, не приводи!»

Дай мне сказать то, что всегда говорил Ты, дай мне рассказать о Вите, которого уже нет!

* * *

Он выпил, немного выпил… Три месяца подряд он отрывал из своих ларьковых восьми рублей по пятёрке и, отдавая чеки за чистые деньги, терпеливо копил на одну-единственную бутылку водки. Ему хотелось выпить в свой день рождения и хоть на время забыться, «уйти» из лагеря.

Друзей и приятелей у Вити не было, да и какие друзья могут быть у несмышлёного, голодного, нищего пацанёнка на строгом режиме? Одни неувязки и хлопоты с ним! Богатой мамы у Витюши тоже не оказалось, он рос в детдоме и где придётся. На той работе, где он работал, платили всего четырнадцать-пятнадцать рублей на карточку. Кому он был нужен такой! Так и жил Витя почти год в зоне, совсем незаметно и тихо, как маленькая, никому особо не мешающая мышка. Работа, столовая, койка, книжка и грустные, тяжёлые мысли о сроке. Мне нравился этот мальчонка, нравился своей застенчивостью и нелагерной скромностью, чего не всегда приметишь у молодых.