Читать «Стихи. Поэмы.» онлайн - страница 35

на четырех?)

При чем тут «ревизионизмы»

и ханжеский балаган?

(Я слышу: «Икры зернистой!» Я слышу:

«Отдай Байкал!»)

Неужто опять планету нам выносить на горбу?

Время!

Молись России

за неслыханную ее судьбу!

За наше самозабвение, вечное, как небеса,

все пули за Рим, за Вены, вонзающее в себя!

Спасательная Россия! Какие бы ни Батый —

вечно Россия.

Снова Россия.

Вечно Россия.

Россия — ладонь распахнутая,

и Новгород — небесам

горит на равнине распаханной —

как сахар дают лошадям.

Дурные твои Батыи —

Мамаями заскулят.

Мама моя, Россия,

не дай тебе

сжаться в кулак.

Гляжу я, ночной прохожий,

на лунный и круглый стог.

Он сверху прикрыт рогожей —

чтоб дождичком не промок.

И так же сквозь дождик плещущий

космического сентября,

накинув

Россию

на плечи,

поеживается Земля.

1967

Андрей Вознесенский. Стихи.

Россия - Родина моя. Библиотечка русской

советской поэзии в пятидесяти книжках.

Москва: Художественная литература, 1967.

ОЗЕРО СВИТЯЗЬ

Опали берега осенние.

Не заплывайте. Это омут.

А летом озеро — спасение

тем, кто тоскуют или тонут.

А летом берега целебные,

как будто шина, надуваются

ольховым светом и серебряным

и тихо в берегах качаются.

Наверное, это микроклимат.

Услышишь, скрипнула калитка

или колодец журавлиный —

все ожидаешь, что окликнут.

Я здесь и сам живу для отзыва.

И снова сердце разрывается —

дубовый лист, прилипший к озеру,

напоминает Страдивариуса.

Андрей Вознесенский. Не отрекусь.

Избранная лирика.

Минск, "БелАДИ", 1996.

СООБЩАЮЩИЙСЯ ЭСКИЗ

Мы, как сосуды,

налиты синим,

зеленым, карим,

друг в друга сутью,

что в нас носили,

перетекаем.

Ты станешь синей,

я стану карим,

а мы с тобою

непрерывно переливаемы

из нас — в другое.

В какие ночи,

какие виды,

чьих астрономищ?

Не остановишь —

остановите!—

не остановишь.

Текут дороги,

как тесто, город,

дома текучи,

и чьи-то уши

текут, как хобот.

А дальше — хуже!

А дальше...

Все течет. Все изменяется.

Одно переходит в другое.

Квадраты расползаются в эллипсы.

Никелированные спинки кроватей текут,

как разварившиеся макароны.

Решетки тюрем свисают,

как кренделя или аксельбанты.

Генри Мур, краснощекий английский ваятель,

носился по биллиардному сукну своих

подстриженных газонов.

Как шары, блистали скульптуры, но они то

расплывались, как флюс, то принимали изящные

очертания тазобедренных суставов.

«Остановитесь!— вопил Мур. — Вы прекрасны!..» —

Не останавливались.

По улицам проплыла стайка улыбок.

На мировой арене, обнявшись, пыхтели два борца.

Черный и оранжевый. Их груди слиплись. Они

стояли, походя сбоку на плоскогубцы,

поставленные на попа.

Но-о ужас! На оранжевой спине угрожающе

проступили черные пятна.

Просачивание началось. Изловчившись, оранжевый

крутил ухо соперника и сам выл от боли — это

было его собственное ухо.

Оно перетекло к противнику.

Букашкина выпустили.

Он вернулся было в бухгалтерию, но не смог ее

обнаружить, она, реорганизуясь, принимала

новые формы.

Дома он не нашел спичек. Спустился ниже этажом.

Одолжить.

В чужой постели колыхалась мадам Букашкина. «Ты

как здесь?» «Сама не знаю — наверно,

протекла через потолок». Вероятно, это было

правдой. Потому, что на ее разомлевшей коже,

как на разогревшемся асфальте, отпечаталась