Место пожарища оставалось незастроенным в течение 19 лет, вплоть до 1755 года, когда здесь, точно волшебством, появился деревянный дворец Елизаветы Петровны. Если бы у нас не сохранилось вполне документальных данных о постройке на Мойке у нынешнего Полицейского моста, на месте пожарища, деревянного зимнего дворца Елизаветы Петровны и об этой постройке свидетельствовали только рассказы современников, то можно было бы усомниться в достоверности этих рассказов, — так постройка была быстра, феерична и неправдоподобна.
В самом деле, 3 февраля 1755 года читаем следующее объявление: «К строению новобудущего на каменном фундаменте деревянного зимнего ее императорского величества дому желающим поставить бревен и досок разных мер, гвоздей железных разных сортов, кирпича, извести, глины, песку, дикого и пудожского камня, тосенской и путиловской плиты и мраморных белых и черных плиток и плиток же арменских, белил, мелу, стекол бемских и зеленых в ящиках, масла постного, замков медных и железных, алебастра белого и серого, ушатов, ведер, шаек, канату и клею не малое число, явиться в канцелярию от строений немедленно».
Из этого объявления ясно, что до 3 февраля 1755 года к работам не приступали, материал еще не был заготовлен, и шла лишь разработка проектов. Очевидно, что после помещения этого объявления должно было пройти несколько дней, пока поставщики явились в контору строений, пока с ними сторговались, пока они начали доставлять материал, следовательно, к самой постройке приступили не ранее средины февраля. Дальнейший ход постройки был следующий: 24 февраля вызывались «в новобудущем деревянном зимнем ее императорского
величества дворце желающим исправить по чертежам столярною работою двери, окна, панели и карнизы, явиться немедленно»; через месяц — 28 марта уже требовалось «поставка холста и хрящу для подбивки потолков в количестве до 30 т. аршин и по цене ниже 19 рублей за тысячу аршин»; 5 мая уже начали «крыть железом кровлю»; 20 июня приступили к устройству иконостасов в церквах дворца, а 5 августа того же года подвозили для штукатурки дворца до 50 тысяч пудов серого рижского алебастра и наконец 5 ноября 1755 года «прошедшего воскресения в 7-ом часу пополудни изволили ее императорское величество всемилостивейшая наша государыня из Летнего дворца перейти в новопостроенный на Невской перспективе деревянной зимний дворец, которой не токмо по внутреннему украшению и числу покоев и зал, коих находится более ста, но и особливо потому достоин удивления, что с начала нынешней весны и так не более, как в б месяцев с фундаментом построен и отделан». Прилагаемый план этого дворца, найденный нами в архиве бывшего министерства двора, ясно свидетельствует, что в описании современников не было преувеличения. Дворец, действительно, производил грандиозное впечатление: он тянулся главным своим фасадом по Мойке, занимая все пространство от Невского проспекта до Кирпичного переулка. Главный подъезд дворца выходил на угол Невского проспекта и Мойки. По широкой лестнице поднимались в длинную, состоящую из четырех соединенных зал, «новую галлерею», где происходили приемы, балы и разные дворцовые торжества. Недалеко от входа из второго зала галлереи был вход в тронный зал (на нашем чертеже NB .2 NB), в котором на противоположном входу конце, на особом возвышении, помещался трон. За тронным залом были каменные пристройки (на плане № 3), громадная кухня с многочисленными очагами (на чертеже обозначены буквою а, а). За недолгие 6 лет существования описываемого нами дворца тронный зал подвергался неоднократным исправлениям и улучшениям. Особенно значительный ремонт был сделан в 1757 году, когда в этом зале начались совещания союзников Семилетней войны. На одну позолоту зал по проекту Растрелли было истрачено 3.340 рублей. С левой стороны зала был вход в церковь (на плане № 4), в церковь можно было войти и со двора. Кроме этой церкви, предназначавшейся для официальных богослужений, была еще и другая во внутренних покоях императрицы (№ 5 нашего плана). Эти внутренние покои тянулись но нынешнему Кирпичному переулку, переходя через современную улицу Герцена, которая таким образом не выходила к Невскому, а оканчивалась тупиком. Внутренние покои наследника Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны помещались по правую сторону тронного зала, выходя на современный Невский проспект. От тронного зала эти покои отделялось внутренним двором (на плане буква В), на котором был разбит сад. При покоях императрицы были два таких внутренних дворика (на плане буквы С, С), точно так же превращенные в садики. Наконец, между флигелем с тронной залой и внутренними покоями царицы было вытянуто еще одно здание (на плане В), которое, надо полагать, предназначалось для фрейлин и вообще служебного персонала. К сожалению, не сохранилось данных о внутреннем расположении и убранстве нового деревянного дворца, который современники находили «великолепным», «богатейшим» и т. д. Конечно, эти эпитеты весьма относительные, и то, что казалось великолепным 150 лет тому назад, в настоящее время производит весьма мизерное впечатление. Некоторое представление дают банкетные столы, изображение их осталось до нашего времени. Характерная надпись на одном из этих рисунков — «R» — доказывает, что творцом их был сам знаменитый Растрелли. Эти рисунки, вызывающие в настоящее время недоумение, являются проектами так называемых «фигурных» или «банкетных» столов. Уже по одному тому, что проекты этих столов составлял сам Растрелли, можно видеть, какую важность придавали им в то отдаленное время. «Банкетные» или «фигурные» столы являлись понятием собирательным и представляли нз себя совокупность столов, расставленных в дворцовых залах в торжественные дни, когда ко двору призывалось все высшее общество, все иностранные министры. Столы эти нельзя было расставить просто и так, чтобы за ними было удобно сидеть — об удобствах в то время мало думали, — нет, нужно было выдумать такое расположение столов, которое или являлось известным символом, подчеркивая тем самым значение празднуемого торжества, или же вообще изумляло своею замысловатою фигурою, странностью и изысканностью своих линий. Далее, не надо забывать, что вторая половина XVIII века должна быть названа веком символа, эмблемы. Существовала даже особая наука, которая поясняла и разъясняла эти символы; почти каждая книга сопровождалась особыми «иконологическими» рисунками, причем для среднего, рядового читателя делалось под рисунком соответственное разъяснение — без этих разъяснений многие рисунки были бы для нас совершенно непонятны. Затем, каждая публичная церемония должна была иметь сокровенный смысл: праздновали не только, например, день восшествия на престол той или иной царицы, нет, это событие связывалось с каким-либо другим, в первые года царствования Елизаветы Петровны, например, — с освобождением россиян от немецкого гнета. Это объяснение празднуемого торжества делалось в очень оригинальной — на наш современный взгляд — форме: помощью «иллуминаций» и фейерверков. Иллюминация и фейерверки были вовсе не простою огненною потехою, которая должна была забавить и увеселить взоры зрителей игрой разноцветных огней, блеском разрывающихся ракет, шутих и т. д. Нет, каждая иллюминация и фейерверк составлялись по особому плану, к разработке которого призывались не только лучшие художники и поэты того времени, но и выдающиеся государственные люди, и сожжение фейерверка сопровождалось созданием плана, поясняющего фейерверк. Это отношение отразилось и на банкетных столах. К сожалению, сохранилось очень небольшое число описаний этих столов, — мы и приведем большинство этих описаний. Самое раннее относится к 1736 году: «в виду ее императорского величества по обеим сторонам в длину салы накрыты были для нескольких сот персон наподобие сада сделанные и везде малыми оранжереями украшенные столы. На столбах между окон и на стенах в сале стояли в больших сосудах посаженные померанцевые деревья, от которых вся палата подобно была прекраснейшему померанцовому саду». Первое описание слишком просто — столы были «наподобие сада сделаны», очевидно, в изобилии убраны цветами и деревьями, но в день коронации, 28 апреля того же года, устроители банкетных столов постарались и — «в длину и ширину оной салы накрыт был для министров стол и для прочих знатных персон особливой стол наподобие короны и в круг убран фестонами из померанцевых дерев. На углах и на столбах салы поставлены были в великих порцеленовых сосудах цветущие померанцевые деревья». Через два года, в день рождения царицы, 28 января, та же идея банкетного стола вылилась в несколько иную форму: «в средине сего зала, за большим наподобие двоеглавого орла, сделанным столом, трактовано великое множество дам и кавалеров». Фантазия устроителей достигла апогея в 1738 году, когда в день коронации «с конфектами поставленный стол представлял императорский дворец в Петергофе с садом и обретающимся в нем гротом, по обеим сторонам в помянутом зале сидели дамы и кавалеры за поставленным особливой фигурою столом, который наилучшими померанцевыми деревьями так тщательно изукрашен, что совершенной галлереею приятнейшего сада уподоблялся». В 1744 году: «весь корпус императорской кавалергардии и лейб-компании, состоящие из 362 человек, имел честь трактован быть за столом, наподобие Вавилона устроенного». К сожалению, описатель ограничился только одним указанием, что стол был устроен «наподобие Вавилона», не объяснив, как можно было достигнуть такого устройства. На сохранившихся рисунках одному банкетному столу дан какой-то сложный орнамент, на другом же рисунке банкетные столы изображают две буквы Е — т.-е. Елизавету Петровну.
